Под тремя коронами - [132]

— Мы городов, волостей, земель и вод Сигизмундовых, его отчин никаких за собой не держим, а держим с божьей волею свою отчину, чем нас пожаловал и благословил отец наш и что нам дал Бог, а от прародителей и вся Русская земля — наша отчина… При этом московский князь также в жесткой форме потребовал расчета за все обиды, нанесенные литовцами русским — взятие в Брянской области более ста сел и деревень, занятие волостей князя Бельского, грабеж козельских, алексеевских, псковских, казанских купцов.

То есть в Москве войны не боялись и на требования Сигизмунда твердо обосновали свои претензии. При этом Василий дал понять послам, что он проявит решительную готовность к войне, если король не захочет мира, какой угоден московскому государю.

Отпуская послов, сам великий князь сказал:

— Напомните Сигизмунду о сестре моей, королеве Елене, чтоб она ведала свой греческий закон, чтоб он, Сигизмунд, ее жаловал и берег и держал в чести, а к римскому закону не принуждал.

XXXII

Как и Александр, Сигизмунд, видя неизбежность войны с Москвою, безуспешно старался поднять на нее магистра ливонского. Но Ливония и города ганзейские хлопотали только о том, чтобы с помощью императора Максимилиана возвратить своих пленников и товары, захваченные при Иоанне. На эти просьбы Василий велел отвечать: «Если Максимилиан, король римский, будет с нами в союзе, братской любви и дружбе, как был с отцом нашим, и если магистр, архиепископ и вся земля Ливонская от нашего недруга литовского отстанут, пришлют бить челом в Великий Новгород к нашим наместникам… то мы прикажем с ливонцами мир заключить как нам будет пригоже, и тогда пленников освободят…»

В связи с неизбежностью войны в русской православной части окружения Сигизмунда все чаще стала обсуждаться мысль о необходимости вернуть в Литву Константина Острожского. Конюший короля, русский по происхождению, пан Рыльский, первым сказал об этом Сигизмунду. Великий князь ценил конюшего и благоволил к нему, хотя он сыпал деньгами, не жалея их, проигрывал кому нужно в карты и не морщился даже от больших проигрышей. На отношение к нему Сигизмунда не влияло и то, что распространялись несколько темные слухи: будто бы за границей случилось с ним какое-то неприятное происшествие, хотя никто и не знал, в чем оно состояло.

Сигизмунд, как всегда, внимательно слушал пана Рыльского, не преминувшего при этом дать оценку и поражения на Ведроши:

— То была воля неба, государь, а не вина Острожского, мужа безмерно храброго…

Ты, пан Рыльский, не совсем прав. Думаю, что гетман Острожский понимает, что если стрелок не попадает в цель, то вина за это не ложится только на лук и стрелы. Благородный муж в неудачах винит себя, малый человек — обстоятельства.

Обдумав это, король все же склонился к тому, чтобы содействовать освобождению известного гетмана. И с кем бы из доверенных лиц не советовался об этом — все поддерживали его решение.

Вскоре шляхтич Бутвило из личной охраны короля в большой тайне ото всех под видом купца и с двумя помощниками отбыл в Московию… Главная цель — найти способ передать князю на словах, что ни король, ни отчизна зла на него не держат и будут рады его возвращению в Литву. В подтверждение Бутвило должен был передать потайную грамоту от канцлера Литвы, подтверждающую слова купца.

Недалеко от Путивля Бутвило встретился с Острожским. Во время привала отряда князя, направляющегося на южные рубежи московского государства для охраны от набегов мелких татарских отрядов, купец долго уговаривал начальника охраны пропустить его к князю, пока их шумный разговор не привлек внимание самого Острожского. Он выглянул из шатра:

— Чего хочет этот человек?

— Да вот, князь, говорит, что купец из Литвы. Хотя, сам видишь, ему больше пристало саблю в руках держать, а не товар покупателю предлагать…

Бутвило низко поклонился и сказал:

— Это так, князь Константин… Я здесь продаю свой товар… Есть у меня и то, что тебя заинтересует, — придал Бутвило насколько мог своим словам таинственность.

Князь внимательно посмотрел на купца:

— Ну, коль так, то заходи, показывай свой товар…

Бутвило передал устно все, как было велено, а затем, распоров полу зипуна, предъявил и грамоту канцлера, написанную на тонком пергаменте.

Выслушав купца и прочитав грамоту, князь глубоко задумался. Семилетний плен в Москве, как и служба московскому государю, тяготили его. Хотя служил он честно и усердно, был храбр в сражениях и человеколюбив после боя. Однажды он обратился к израненному московскому воину:

— Сколько ран ты получил?

— Семнадцать…

Князь Константин поручил своему помощнику отсчитать храброму воину семнадцать венгерских золотых…

Но душа всегда рвалась туда, на родину, в Литву… Разум же сдерживал: а как встретят там?.. Ведь великие князья литовские бывают непредсказуемы. И в угоду политическим интересам способны на любые шаги…

Да, конечно, Иван III сурово, даже жестоко обходился на первых порах с ним, но на всех московитян-русских Острожский пожаловаться не мог. Они постоянно проявляли к нему сочувствие и даже чем могли помогали. Здесь, в Московии, он углубил свои знания и религиозные чувства, еще более утвердился в вере предков. Кроме того, за время службы московскому государю ему удалось почерпнуть много сведений и знаний по военному делу, о вооружениях, которыми пользовались здесь. И, к его неожиданности, они оказались лучше, чем в Литве и даже Польше. Он пригляделся к механизму русской военной администрации и многое в нем нашел хорошо устроенным, достойным подражания. Наконец, здесь, в Москве, у мощей святого Дмитрия Прилуцкого он получил исцеление от длительного недуга…