Под сводами высокой лжи - [9]

Оставаясь один, Юра обязательно извлекал заветную тетрадь из стоявшей возле кровати тумбочки и записывал в неё прыгающим почерком коротенькие истории. Иногда это было всего лишь несколько фраз на странице, которые вдруг приходили ему в голову и казались необычайно красивыми. Он не сумел бы объяснить никому, что заставляло его сочинять. Юрка просто нуждался в том, чтобы излагать свои мысли на бумаге, пускать вслед за одними строчками другие, вслушиваясь в их шуршание, шелест, перешёптывание. С того самого момента, как его в начальных классах научили прорисовывать непослушной авторучкой буквы на бумаге, он ощутил настоящую потребность в оживлении этих букв.

Откуда приходили образы? Юрий не знал и не понимал. Но был уверен в одном: он видел то, что скрыто от других. И когда начинал записывать что-то, его мир разрастался до необъятных размеров.

* * *

Подростковый период остался позади, когда на выпускном вечере в школе отзвучал прощальный вальс. Жизнь сразу наполнилась иным ритмом. Недавние друзья звонили по телефону всё реже и реже, у всех появились новые заботы – кто-то искал работу, кто-то поступал в институт. Надеявшиеся справиться с этими заботами пребывали в блаженной уверенности, что перед ними в недалёком будущем откроются врата в мир благополучия.

Успешно сдав вступительные экзамены, Юра отправился отдыхать в деревню к родственникам, которых называл «седьмой водой на киселе». Он почти не знал их, видел раза два или три за всю жизнь и ехал не столько к ним, сколько из Москвы, подальше от прежних знакомств – хотелось подвести черту под всем, что было раньше.

– Торопишься жить, Юрка, – сказал ему на это отец. – Не сжигай мосты, оставь на всякий случай запасные аэродромы.

А Юрке казалось, что новая жизнь требовала новой точки отсчёта. Он и не подозревал, что однажды ему жуть как захочется вернуться в эту прежнюю жизнь, но ничего у него не получится, он даже отыскать телефоны бывших приятелей не сумеет.

До сих пор Юра не познал женского тела. В десятом классе он сильно влюбился в девочку по имени Аня, но не осмеливался приблизиться к своей избраннице. Они учились в параллельных классах, часто сталкивалась на переменах, но ни разу не перекинулись ни единой фразой. Мишка по кличке Фраер спросил его как-то, когда они в туалете дымили сигаретами:

– Слышь, Юрец, кто тебе нравится из наших баб?

– Ну, – Юрка пожал плечами, – много разных хорошеньких.

– Нет, ты не понимаешь вопроса. Кто тебе нравится настолько, чтобы ты хотел в…ть?

Настолько Юре не нравился никто, тем более Анечка. Она казалась ему созданием нежным и ранимым, как пушистенький жёлтенький цыплёнок. Он был уверен, что она сочиняла лирические стихотворения и рисовала акварельные облака. Произнесённое Мишкой Фраером слово никак не могло иметь отношения к её ангельскому образу.

– В общем, нравится мне одна, – неопределённо ответил Юра, – только не так…

– Чего ты бледнеешь, как салага? Знаю я, на кого ты пялишься. Весь класс уже в курсе. Да и Анька твоя сама по тебе сохнет.

– Не может быть…

Однажды они встретились и долго гуляли, держась за руки, он нёс её портфель, набитый учебниками и тетрадями. До поцелуев дело не дошло ни в тот вечер, ни в другой. Любовь осталась воздушной. Вспоминать о ней было приятно, от воспоминаний на душе становилось тепло.

Теперь всё поменялось. Школьные декорации остались в прошлом, выпускники шагнули в дверь мира, который считался «взрослым», и спешно предпринимали шаги, чтобы соответствовать этому миру. Юра был таким же, как его сверстники в этом смысле. И первым рубежом, который требовалось преодолеть на заслуженном отдыхе, было постижение женского тела. Эпоха лирики ушла. Наступила эпоха плоти.

В соседнем доме он увидел Марину, стройную девушку одного с ним возраста. Она тоже отдыхала после поступления в институт и тоже ждала новой жизни. Их желание совпало и оказалось взаимным.

Их первая прогулка закончилась тем, что он увлёк девушку в заросли орешника, подальше от посёлка, поближе к дикой земле, покрытой жёсткими стеблями густой травы. Там, в прохладной тени, усеянной мелкими солнечными брызгами, они оба впервые занялись любовью, делая это неуклюже, барахтаясь, как подброшенные высоко в воздух лягушки. Но день изо дня их движения становились всё более уверенными, понимающими, и к моменту расставания в глазах Юрия уже не осталось и следа от смущённого нетерпения неопытного подростка.

* * *

Время стремительно набирало обороты, шлифовало характер Юры Полётова, обрисовывало его тонкой вязью всё новых и новых качеств, закладывая зёрна, многим из которых предстояло дать всходы лишь через десятки лет.

Если бы не страсть Юрия клитературе, то можно было бы сказать, что он ничем не отличался от большинства своих сверстников. Он так же любил повеселиться, потанцевать, посмеяться, пофлиртовать. Увлечений у него было много – двадцати четырёх часов в сутки не хватало, чтобы уделить внимание каждому. Но воображение Юрия не выключалось ни на минуту, он творил даже тогда, когда под рукой не было бумаги и авторучки: выстраивал в уме ситуации, лица, движения, звуки – всё это укладывалось в его сознании плотными слоями и никогда не забывалось. Иногда придуманная месяц назад коротенькая история всплывала из глубин памяти, когда он работал над совершенно другим сюжетом, и оказывалось, что именно этой маленькой истории сейчас и не хватало для того, чтобы получилась законченная картина.