Под страхом смерти. Преступление нелюдима - [10]
В ушах у Лабро все еще стоял голос человека с деревянной ногой, когда тот в беспредельном ужасе кричал: «Не надо, мосье Лабро!»
Не на «ты»! Без грубости! Почти смиренно! Все прочее было напускное. Он, Лабро, испугался из-за чепухи, убил из-за чепухи.
* * *
— Итак, мосье Лабро, счастливое избавление, а? Теперь можно будет спокойно сыграть в шары.
Мир царил также у Мориса в «Ноевом ковчеге», где больше не было слышно грозного стука деревяшки в верхнем этаже и на лестницах.
— А вы еще рекомендовали нам быть с ним терпеливыми, потому что он много тяжелого перенес там, в Габоне, куда он никогда не ступал ногой! Глоток вина, мосье Лабро?
— Спасибо.
— Вам нехорошо?
— Пройдет!
Ему надо привыкнуть к тому, что он убийца. Но какой смысл кричать об этом на всех перекрестках?
И все из-за того, что какой-то жулик, без роду и племени, которому надоело шататься по свету и скрываться от полиции, как-то вечером, бог знает где, услыхал в баре от жителей колонии историю про пирогу, подлинную историю Жюля Шапю, каковой Шапю умер, можно сказать, доблестной смертью через пятнадцать лет после Мболе, на служебном посту в Индокитае, куда его послала фирма.
И все еще из-за того, что этот жулик однажды в Аддис-Абебе случайно увидел номер «Ле пти Вар» и там прочел имя Оскара Лабро.
А это навело его на мысль окончить дни в мире, на острове Поркероль.
Перевод Д. Горфинкеля
Преступление нелюдима
Да разве эти люди могли понять, что вопрос стоял о жизни или смерти? Ну, может быть, и не совсем о смерти, но почти. А в общем-то... Нет, именно о смерти!
Но они ничего не подозревали. Просто млели от восторга и сновали взад и вперед, как две большие мухи, опьяневшие от солнца и цветочной пыльцы. Конечно, они впервые попали на Лазурный берег и теперь не могли опомниться, увидев в феврале целый лес цветущих мимоз, синее море и синее небо, разноцветные лодочки, будто наклеенные на морскую гладь, рыбаков на корме, разглядывавших дно через самодельный жестяной перископ и вылавливающих длинной удочкой какие-то лиловые колючие штуки.
— Что они делают? — спросил мужчина, заметивший рыбаков с террасы.
— Ловят морских ежей.
Он перевел это своей жене. Та не поняла. Она даже не знала о существовании таких зверюшек. Однако пришла в восхищение и повторила, как некое магическое словечко:
— Морскиежей...
И так с самого раннего утра... Точнее, с того момента, когда бог весть каким чудом их шикарная машина остановилась перед конторой г-на Шеншоля, втиснутой между бистро и киоском с открытками, в самом дальнем конце Каннского порта. На автомобильном номере г-н Шеншоль увидел буквы: «HL». Значит, голландцы. Он внимательно оглядел шофера и супругов. Они показались ему очень молодыми — оба розовощекие, точно младенцы. И все же, как ни старался г-н Шеншоль, ему не удавалось быть любезным. Не зря ведь его прозвали Нелюдимом. Да... Жена... Печень... Потом — история с сыном... И еще...
«Молодожены»,— подумал он.
И очень удивился, что они потребовали большую виллу, по крайней мере в шесть комнат. А когда добавили, что хотят ее снять на все лето, у Шеншоля от волнения сдавило горло. Неужели же наконец?..
— Могу предложить прекрасную виллу на Антибском мысу — «Пурпурные скалы». Как раз месяц назад освободилась... Другие клиенты собирались посмотреть ее завтра утром. Если угодно, условимся о встрече и...
Но эти люди, только что сошедшие на берег, очень спешили. Они уже впитывали юг всеми порами и не желали терять ни капли, ни секунды солнца.
— Поедем сейчас.
Они не знали, что г-жа Шеншоль, которую недавно прооперировали— третий раз за два года,— лежала на старом диване в темной комнате за конторой. Они заговорили на своем языке о Шен-шоле; их, вероятно, удивляло, как это человек, живущий в таком чудесном климате и перед которым целый день сверкают Каннский порт и сотни белоснежных яхт, ходит в черном костюме и выглядит таким болезненным
«Пурпурные скалы»... Огромная вилла, выстроенная лет пятьдесят назад в стиле рококо, с витражами в окнах, пыльными драпировками и бездействующим центральным отоплением. И стояла она в таком месте, что сырость в комнатах держалась до середины лета.
Однако эти люди видели все в розовом свете. Они, жившие, по всей вероятности, в Гааге или в Амстердаме, в современном, безукоризненно опрятном доме, восхищались замшелыми старыми камнями и поддельными восточными коврами, покрытыми плесенью.
Сколько же запросить с иностранцев, чтобы не спугнуть их? Но и не продешевить. Двадцать тысяч франков? Двадцать пять?
В общем-то нечего изводиться — ведь еще до конца осмотра виллы им все покажется отвратительным. Да, двадцать тысяч франков будет в самый раз.
Само собой разумеется, г-н Шеншоль начал с помещений, выходивших на море, в них иногда заглядывало солнце.
Страшно было открывать окна. Последний раз одна створка осталась у Шеншоля в руках, вернее, свалилась ему на голову Теперь он старался не ошибиться и открыть только те, что казались еще крепкими.
А супруги все болтали и болтали по-своему Что они — восхищаются? Или смеются над ним?
Шеншоль выдвинул ящик буфета.
— Обратите внимание — полный набор столового серебра. Впрочем, я оставлю копию инвентарной описи, так что вы сможете проверить... Парадная гостиная... Здесь можно устраивать приемы на пятьдесят персон и даже больше...
