Под солнцем Севера - [68]

С водораздела спустилось в долину стадо оленей. На местных прохладных летовках олени проводят самое жаркое и самое «комариное» время года (примерно с июля до середины августа).

Стройные животные давно поправились после зимы и выглядели превосходно: шерсть у них лоснилась на солнце и, словно гладко причесанная, прижималась к коже.

На дальнем уединенном озере держались гуси. Не так давно гусята казались нам маленькими желто-зелеными комками пуха. В разгар лета они были долговязыми и неуклюжими, а теперь подросли и превратились в больших красивых птиц. Гусиный молодняк разных стай объединился в станицы и вместе со взрослыми птицами занимался предотлетной кормежкой у озер и в поймах тундровых рек. Старые гуси перелиняли.

По пути к морю иногда встречались озера, но тут их, гораздо меньше, чем на просторах раучуванской тундры.

Умолкли певчие птицы. После первого снегопада, начали откочевку на юг пуночки. Последние стайки подорожников встречались нами вчера утром. Улетел и полярный жаворонок-рюм.

Издали доносилось гуканье полярной совы.

Во второй половине дня я стоял на Камне, глядя с обрыва вниз. Горные породы тут смяты в дугообразные складки (выпуклая сторона дуги обращена кверху). Такие же складки пересекают верховья Тумкилин и Ленлувеем.

Ознакомившись с растительностью, я присел на скалистый уступ. Ко мне подошел, зимовщик с расположенной невдалеке полярной станции. Мы закурили и разговорились.

Феофану Кондратьевичу (так звали зимовщика) полюбился север, и после Игарки он приехал сюда. Его не тяготит длительная (около девяти месяцев) холодная зима с полярной ночью и ветрами, часто достигающими штормовой силы. Ему нравится, как в лютые мартовские морозы над будто вымершей тундрой, оглашая ее застывшие пространства своим гортанным карканьем, носится ворон с намерзшими бакенбардами. Зимовщик рад и холодному короткому лету с непрерывным днем и резкими скачками от тепла к внезапному похолоданию, с редкими дождями и часто затянутым облаками небом.

Внимательный наблюдатель северной природы, он умеет подметить характерные особенности, присущие каждому сезону.

— В этом году, — рассказывал Феофан Кондратьевич, — первые весенние проталины появились в тундре только четырнадцатого мая, но заморозки держались до четвертого июня. Затем стало тепло, и пятого июня, на две недели раньше устья Колымы, вскрылась Медвежка. Но через три дня выпал снег, и вся тундра забелела. Правда, снеговой покров быстро растаял, и в реке хорошо ловились хариусы (их называют сибирской форелью).

Спустя шесть дней, на вытаявших из-под снега кочках потянулись к солнцу первые травинки. Трубочкой вылезала на свет нежная ярко-зеленая бахрома листьев. Тундра начала зеленеть. Восемнадцатого июня кое-где появились одинокие первенцы — тундровые цветы, а через три дня дружное цветение растений замечалось повсюду.

Прошло еще три дня, и под напором южного ветра лед в бухте Амбарчик, изъеденный промоинами, взломало и вынесло в море. Замерзающее море можно увидеть здесь в начале октября.

Во время рассказа у Феофана Кондратьевича просветлело лицо: заметно было, что живые проявления природы, ее местные особенности, казалось бы даже самые незначительные, наполняют радостью его жизнь, В нем постоянно горела неугасимая искра любознательности. Его трогали и первый поруделый листок на зелени приземистой березки, и пролетающая розовая чайка, и косой луч солнца, пробившийся через низко нависшие над тундрой, предосенние тучи.

По мере того как он начинал понимать все происходящее в окружающей природе, он открывал для себя живительный источник наслаждения, может быть не совсем понятный для людей, погруженных в сутолоку повседневной жизни. Для него, увлеченного севером, вся эта природа под лучами животворящего солнца была источником тихой радости, не всегда заметной на его простом, суровом лице. Мне показалось, что он нашел в арктических просторах свою собственную душу, и его мысль уводится от малого к великому — познанию Родины и любви к ней.

Расстались мы с Феофаном Кондратьевичем друзьями.

Море плескалось. Темнели от воды морские обрывы утесов.

Передо мной расстилались водные просторы Колымского залива.

Колыма несет много взмученного мелкозема и образует в море обширное подводное мелководье — так называемый бар, в пределах которого находится и бухта Амбарчик… Бар настолько далеко вдается в море широкими песчаными отмелями, что морские суда останавливаются в отдалении (наш пароход в прошлом году стоял на рейде в четырнадцати километрах от берега).

За морским баром начинается материковая отмель — подводное продолжение северного края сибирского материка. Расчлененность равнинного морского дна напоминает рельеф современного тундрового побережья с его низинами, невысокими холмами и увалами.

Подводная равнина, начиная с устья Колымы, прорезана глубокой впадиной, протянутой вдоль морского побережья далеко на восток, до Чаунской губы. Оттуда она поворачивает на северо-восток по направлению к острову Врангеля. Впадина эта — не что иное, как затопленные долины рек Колымы и Чауны.

В прошлом суша в этих местах простиралась далеко на север. Позднее море то наступало, то частично отступало, суша значительно сократилась и изменила свои очертания.