Под шорох наших дизелей - [18]

Мы сидим по разные стороны стола, подхватывая тарелки, если те скользят в твою сторону. Рядом с Колей лежит бездыханное тело укачавшегося доктора. Дверь распахивается, и грузная фигура командира бухается в кресло во главе стола.

- Ну-ка, Раджапов, чайку погорячей, - Валентин Федорович азартно потирает руки, - ну и колотун на мосту!

- Пожалюста, таварищ  командыр!

Фраза оказалась последней из человеческих возгласов на данный отрезок времени. Лодку повело направо, затем резко на корму и снова на правый борт...

«Шальная», пронеслось в голове, я подхватил свой подстаканник, а заодно и блюдо с галетами.

В следующее мгновение командир с размаху выплеснул мне на грудь стакан чая, того самого, что погорячей, а затем стал плавно лететь в сторону двери. Прежде чем вышибить ее своим погрузневшим за полтора месяца плавания телом, он схватился за тарелку с вишневым вареньем и уже после этого вылетел сначала в коридор второго отсека, а уже затем в каюту старпома. Старпом Ляонас Казлаускас - могучий исполин по прозвищу «Железный Густав» мирно почивал. До его вахты было почти пять часов. Он наслаждался свежим воздухом, и дверь была гостеприимно приоткрыта. Именно в этот проем, значительно расширив его, и влетел командир, мгновенно распластавшись на  широкой груди боевого заместителя. Чуткий сон старпома был прерван. Когда его взгляд встретился с командирским, поверить, что это не сон, оказалось настолько трудно, что он начал приговаривать по-литовски что-то вроде: «Чур, меня, чур!»

Командир, кряхтя, сполз со старпома и вернулся  в столь стремительно оставленную им кают-компанию. Там было что посмотреть. Минный офицер, что есть силы,  тряс доктора, взывая к его совести частым упоминанием Гиппократа. С подволока капало вишневое варенье, а штурман, расстегнув китель,  рассматривал на груди большое красное пятно.

- Ожог первой степени, не смертельно, - констатировал врач, и рухнул в исходное положение.

- Ну, как, Штур, больно?

- Да нет, товарищ командир, одно обидно, что наш доктор лечит только смертельно больных.

Все засмеялись, а компанию тем временем пополнил старпом, в красках описавший эмоции человека, просыпающегося с командиром на груди. Больше он спать не решился.

Вернувшись в штурманскую рубку, я вызвал штурманского электрика и потребовал тубус № 6 с картами очередного этапа плавания. Это можно было сделать и позже, после погружения, например, но юноша пребывал в прострации и следовало как можно быстрее загрузить его работой. Через несколько минут из гиропоста, который находился в соседнем 4-м отсеке, появился Ахвердиев. Смуглое лицо азербайджанца было зеленоватым, походка неустойчивая, но руки твердо сжимали увесистый дюралевый тубус, туго набитый картами.

- Так, старик, теперь подержи крышку, пока извлеку то, что надо.

Здесь я, похоже, допустил промашку. Держа в руках полый цилиндр, матрос не долго боролся с искушением. Характерные звуки дали понять, что тубус использован «по назначению», как гигиенический пакет. Нетвердой походкой Ахвердиев двинулся в сторону рубочного люка, стараясь угадать нужную фазу качки. Стармех  сопровождал его до трапа напряженным и подозрительным взглядом:

- Ты у меня смотри, сверху все не выверни!

И вскоре послышалось: «Мостик, прошу разрешения выбросить мусор?»

Судя по тому, что Ахвердиев спустился вниз почти счастливый и почти румяный, вахтенный офицер вошел в положение.

- Толк будет, - скупо прокомментировал опытный стармех  Коля Помазанов, уютно располагаясь в своем колченогом кресле и обернувшись верблюжьим одеялом в духе Ф.Д. Рузвельта.

Под  утро проветренная «до глубины души»  лодка  погрузилась с полностью заряженной батареей.  Из-за шторма наши «старые друзья» «нимроды» (британские самолеты базовой патрульной авиации) не появились, за что мы  были им весьма признательны. Доктор ожил и ходил по отсекам, проверяя  общее санитарное состояние, значительно пошатнувшееся за время борьбы со стихией.

- Везет атомоходчикам, - неосторожно обронил он, вызвав гневную отповедь старпома:

- Молитесь богу, юноша, что вам  удается  хоть изредка  подышать воздушком.

- Я бы лучше попотел, но без качки, - насупившись, парировал Юра и проследовал на камбуз в 4-й снимать пробу. Близился обед.

У всех в памяти кошмаром стояла прошлая автономка, когда поспешность в покраске цистерн пресной воды привела к самым грустным результатам. Слыхано ли, самое вкусное, что есть на флоте - компот, через пару недель плавания вызывал стойкое отвращение. Вода была безнадежно испорчена запахом этиноля - основы той краски, которой покрыли злополучные цистерны. Точнее, просто не дали просохнуть. Давай-давай, не задерживайся в доке...Вот и получили. Народ выстоял, но слово компот  надолго обрело иронически-этинолевый привкус.

Отсутствие практики было главным бичом врачей корабельной службы. Два вывиха в год и три ссадины, сдобренных пусть даже сильным расстройством желудка, не создают клинического фона, достаточного для поддержания квалификации.  Отчасти выручали поездки на специализацию. Доктора возвращались оттуда воодушевленными, полными впечатлений, сил и надежд на блестящее будущее.  Поэтому доктора, в общей массе, старались на кораблях не задерживаться. Стремясь к самосовершенствованию, врачи охотно меняли статус плавсостава на береговые  должности в госпиталях, НИИ и, конечно же, главной кузнице врачебных кадров - Военно-медицинской академии, пополняя когорту исследователей, администраторов и практикующих специалистов. Наш Юра, несмотря на то, что слыл немногословным, прожужжал все уши своими рассказами про чудесный город Коряжму. Вполне допускаю, что этот небольшой городок в Архангельской губернии на фоне тогдашней Видяевки здорово выигрывал. Единственное, что продолжало волновать нашего доктора, как и многих его коллег: «Какого же лешего корабельным врачам на дают морских званий?»