Под сенью виноградных лоз - [100]

– Куда же ты направляешься?

– В Нью-Йорк.

Он поднял кружку и, не спуская глаз с Келли, сказал, приблизив губы к самому краю кружки:

– А чем ты будешь там заниматься?

– Массой дел.

– Назови два из них. – Чтобы слова эти не показались ей дерзкими, он смягчил их улыбкой.

– Первое, я собираюсь решить вопрос с работой, – ответила Келли и, помолчав, добавила с мрачной шутливостью: – На телевидении разлука редко «укрепляет чувство». Скорее там оправдывается поговорка «с глаз долой – из сердца вон». Будучи там, я уж, по крайней мере, смогу отстаивать свою правоту. А делать это на расстоянии было бы затруднительно.

– Ладно, ну а что второе? – спросил Сэм, вынужденный признать, что первое ее рассуждение вполне логично.

– С тех пор как я перебралась в Нью-Йорк, я участвую в движении против жестокого обращения с детьми, помогаю собирать деньги в фонд, привлекаю всеми средствами общественное мнение.

Теперь я могла бы уделять этому больше времени, активнее работать в этом движении. Ей-богу, детишки эти нуждаются в помощи! – Услышав, что голос ее стал хриплым от волнения, она замолчала и покосилась на Сэма – интересно, заметил ли он это.

Глаза его потемнели от гнева, но когда он заговорил, голос его звучал мягко, мягче, чем всегда.

– Нуждаются. И ты нуждаешься тоже.

Его негромкое сочувствие почти сразило Келли. Она едва удержалась от слез.

– Вот поэтому-то мне кажется, что если удастся помочь хотя бы одному из этих детей, – хрипло выговорила она, – облегчить ему физические и душевные страдания, то игра стоит свеч.

– Этого мало, один – это слишком субъективно.

– Так или иначе, – сказала она, улыбнувшись. – Кроме этих двух дел у меня существует и еще одно: брентвудская качалка, которую я раздобыла на блошином рынке. Ее перекрашивали, наверное, раз двадцать, и до сих пор мне удалось снять лишь половину из всех слоев краски.

– Это терпит. Все твои дела могут несколько дней и подождать. В твоем отъезде пока нет необходимости.

Она покачала головой.

– Мне надо работать. – И не желая, чтобы Сэм неверно истолковал ее слова, быстро добавила: – Дело не в деньгах. Мне удалось кое-что скопить, и я могу жить на это некоторое время да еще и юристов оплачивать.

– Считай, что ты на каникулах, – уговаривал ее Сэм. – Уйди в подполье, пока все утихомирится.

Рассуждения его были вполне логичными, но Келли все же колебалась.

– Ну, не знаю…

– Я хочу, чтобы ты осталась, Келли.

Хотел он от нее не только этого. Она чувствовала это по его голосу. Что выбивало ее из колеи – это желания, которые пробуждались в ней.

– Я не созрела для этого, Сэм, – сказала она, тут же поняв, что не говорит всей правды. – Для тебя не созрела.

– Наверное, как и я для тебя. Но что это меняет? Ничего!

– Должно менять.

– Может быть. А может быть, есть вещи, которые нельзя изменить. Тогда их надо просто принять такими, как они есть.

– Я этому не верю!

– Правда? Тогда поверь лишь тому, что сейчас ты нужна мне здесь. И мне кажется, что и я тебе нужен.

– Нет! – Протест ее был скор и решителен.

– Можешь отрицать это сколько угодно, Келли. Но наши с тобой отношения связаны не с вопросом «если», а с вопросом «когда». – Отставив кофейную кружку, он поднялся: – Как ни приятно мне продолжать эту беседу, пора приниматься за дела и посмотреть, чем там заняты мои парни! – Задержавшись возле ее кресла, он провел по щеке Келли кончиком пальца. – Увидимся позже.

– Ладно, – пробормотала Келли, задетая прозвучавшей в его тоне уверенностью. Это чувство прошло не сразу, и лишь когда стих звук его шагов, она взяла со стула газеты и принялась читать.

Гибель барона занимала не только первую страницу, но и еще две последующие. Всего ей посвящены были три очерка. Первый представлял собой документальный отчет о фактических обстоятельствах происшествия и последующем задержании ее отца по подозрению в убийстве. Вторая статья рассказывала о бароне Фужере и содержала ссылки на мнения о нем и его вкладе в виноделие различных выдающихся людей, а также его коллег-винопромышленников, в числе прочих приводились и слова Гила Ратледжа: «Мир потерял великого винодела и милого человека».

В начале последнего очерка помещена была фотография Келли, хотя основное место в нем уделялось ее отцу, а история ее собственной телевизионной карьеры в качестве ведущей «Новостей» уместилась в трех абзацах. Местами очерк о ее отце напоминал полицейский репортаж – голые факты расцвечивались интервью со знакомыми отца и с теми, кто смутно помнил ее; очерк давал подробную информацию о прошлых прегрешениях отца, лишний раз доказывая, что жители маленьких городков обладают хорошей памятью.

Келли со вздохом отодвинула газету. Сэм был прав: ничего неожиданного там не оказалось, некоторое утешение приносила мысль, что уже завтра история эта сожмется в маленькую колонку где-нибудь в середине газетных листов.

Ее кофе, когда она вернулась к нему, уже остыл. Поморщившись, Келли встала, чтобы долить в чашку свежий, из кофейника. За дверью послышались легкие приглушенные шаги. Келли оглянулась на дверь и улыбнулась, ожидая, что это окажется Кэтрин.

Но в малую гостиную вошла баронесса Фужер – вошла и остановилась в нерешительности. На ней было узкое черное платье, единственным украшением служили обручальные кольца. Темные ее волосы были гладко затянуты назад в простой узел. Она предприняла храбрую попытку скрыть бледность под слоем грима и замаскировать припухлость век, но никакие ухищрения не могли спрятать страдание и печаль в ее глазах. Глаза эти при виде Келли расширились, и в темной глубине их появились удивление и смущение.