Под сенью Молочного леса - [10]

Пока он вел рассказ о двенадцати остановках на крестном пути, дерево ветками махало ребенку. Голос апостола поднимался из глубин просмоленных легких.

И они вознесли его на дерево и пронзили ему гвоздями живот и ноги.

Ствол бузины заливала кровь полуденного солнца, окрашивая его кору.

* * *

Идиот стоял на холмах Джарвиса, глядя вниз на безукоризненную долину, с вод и трав которой поднимались и разлетались утренние туманы. Он видел, как испаряется роса, как глядятся в ручей коровы и темные тучи улетают, заслышав солнечную молитву. Солнце ходило по краю блеклого водянистого неба, точно леденец в стакане воды. Он изголодался по свету, когда на его губы упали первые капли почти невидимого дождя; он надергал травы и, пожевав ее, ощутил на языке зеленый вкус. Так что во рту у него разливался свет; свет звучал и в его ушах, и вся долина — с таким чудным названием — была владением света. Он знал про холмы Джарвиса; их гряда возвышалась над косогорами графства и была видна на много миль вокруг, но никто не говорил ему про долину, лежащую под холмами.

— Вифлеем, — сказал идиот, обращаясь к долине, перекатывая звуки слова и сообщая ему все великолепие валлийского утра. Он братался с окружающим его миром, пригубляя воздух, как пригубляет свет, братаясь с ним, новорожденное дитя. Восходя испарениями от всего этого обилия трав и деревьев и длинного рукава реки, жизнь долины вливала в него новую кровь. Ночь иссушила жилы идиота, рассвет в долине наполнил их вновь.

— Вифлеем, — сказал идиот, обращаясь к долине.

* * *

У садовника не было для ребенка подарка, так что он вытащил из кармана ключ и сказал:

— Это ключ от башни. В сочельник я открою тебе ту дверь.

До наступления темноты они с ребенком поднялись по лестнице на башню, ключ повернулся в замке, и дверь, точно крышка тайного ларца, открылась и впустила их. Комната была пуста.

— А где секреты? — спросил ребенок, пристально вглядываясь в обросшие пылью балки и паучьи углы, в свинцовые переплеты окна.

— Хватит и того, что я дал тебе ключ, — сказал садовник, считавший, что у него в кармане вместе с перьями птиц и семенами цветов хранится ключ от вселенной.

Оттого, что не было секретов, ребенок заплакал. Снова и снова обследовал он пустую комнату, взметая пыль, в поисках не имевшей своего цвета потайной двери, простукивая голые стены в ожидании глухого звука комнаты позади башни. Он смахнул с окна паутину и сквозь пыль смотрел на снежный сочельник. Мир холмов уходил вдаль, в замкнутое небо, и вершины холмов, которых он никогда не видел, карабкались вверх, навстречу падающим снежинкам. Перед ним простирались леса и утесы, бескрайние моря голой земли и новый прилив горного неба, пробегавший по черным пляжам. На востоке вырисовывались очертания безымянных горных созданий и заросшая деревьями лощина.

— Кто это? Кто это?

— Это холмы Джарвиса, — сказал садовник, — что стоят от начала.

Он взял ребенка за руку и увел его от окна. Ключ повернулся в замке.

В эту ночь ребенку спалось хорошо; была сила в снеге и тьме; была не смолкавшая музыка в молчании звезд, тишина — в стремительном ветре. И Вифлеем был ближе, чем он ожидал.

* * *

В рождественское утро идиот вошел в сад. Его волосы были мокры, и его осыпанные снежинками драные башмаки были облеплены грязью. Уставший от долгого пути с холмов Джарвиса и ослабевший от голода, он сел под бузиной, под которую садовник прикатил бревно. Сжав перед собой руки, он увидел разоренные клумбы и бурьян, бурно разросшийся по краям дорожек. Над красным плющом, словно дерево из стекла и камня, вздымалась башня. Потянул свежий ветер и накинулся на дерево; он запахнул ворот пиджака, укрыл шею, поглядел на свои руки и увидел, что они сложены в молитве. Потом его охватил страх перед садом: кусты — это его враги, и деревья, образовавшие аллею, бегущую вниз, к воротам, в ужасе подняли руки вверх. Место было слишком высокое, сверху вниз глазевшее на холмы; место было слишком низкое — он дрожал на оперенных плечах новой горы. Разъяренный тишиной, ветер здесь неистовствовал, пробуждая иудейские голоса в ветвях бузины; тишина билась здесь, как человеческое сердце. И, сидя под жестокими холмами, он услышал, как внутри у него воскликнул голос:

— Зачем ты привел меня сюда?

Он не мог сказать, зачем он сюда пришел; что-то велело ему придти и вело его, но он не знал, кто это был. Людской говор поднимался от садовых грядок, и с небес низвергался дождь.

— Оставьте меня в покое, — сказал идиот, слегка отстранясь от неба рукой. — Дождь хлещет меня по лицу, ветер хлещет меня по щекам. — Он побратался с дождем.

Так ребенок и нашел его: укрывшись под деревом, идиот с божественным терпением сносил пытку непогодой, с развевающимися во все стороны волосами, с печальной улыбкой, застывшей на губах.

Кто был этот незнакомец? В глазах у него полыхали огни; из запахнутого пиджака высовывалась голая шея. И все же он улыбался, сидя в лохмотьях под деревом в день Рождества.

— Вы откуда? — спросил ребенок.

— С востока, — ответил идиот.

Садовник не соврал, и тайна башни была всамделишным секретом; это темное, жалкое дерево, что сверкало лишь по ночам, было первым деревом из всех.