Шестеро Уэльских Святых сидели и молчали. День клонился к закату, первый накал обсуждений остывал вместе с уходящим солнцем. Весь день они говорили только об одном – об исчезновении священника из прихода Ларегиба, и вот теперь, когда наступающий в комнате сумрак приобрел видимые очертания и цвет, их языки устали и в головах у них гудели голоса, они дожидались наступления темноты. С первыми признаками ночи они встанут из-за стола, приведут в надлежащий вид свои шляпы и улыбки и выйдут на улицы, полные порока. Там, где под фонарями улыбаются женщины, где обещание старой болезни копошится на кончиках пальцев девушек в темных подворотнях, Шестеро пройдут, шаркая ботинками по тротуару, мечтая о женщинах, улыбающихся на весь город, и о любви, которая исцеляет. Женщины подплывают к мистеру Длубу[1] в облаке волос и задевают его чувствительное место. Женщины кружатся вокруг мистера Чальтсона. Он прижимает их к себе, переплетает их призрачные конечности со своими, не испытывая ни любви, ни страсти. Женщины снова движутся с грацией кошек и удаляются в темноту переулков, где мистер Вазсит, завидуя их раскосой красоте, церемонно поклонится и расшаркается. Мистеру Хартсу их омытые кровью красоты кажутся пагубой для трепещущих глаз, в любом обличье, полногрудые и мохноногие, женщины движутся к плотской резне. Он увидел красные ногти и задрожал. В изгибающихся чревах нет другого смысла, кроме как смерть плоти, которую они облегают, и от контакта со смертью он съежился, а его мужской нерв натянулся. Толкая и щипля, посыпая солью старые любовные раны, мистер Стожетокс провел воображаемую атаку на девственность. Будто здесь и сейчас, он вспарывал женщин и, целуя, кусал их губы. Злорадствуя, глядел на них мистер Олзба. Женщины спадали с острого клинка, и сердце у него внутри улыбалось, когда они поднимались, чтобы перевязать свои раны.
Для шестерки джентльменов святая жизнь была связана с постоянной эрекцией. Вошла с письмом мисс Мевенви.
Мистер Чальтсон вскрыл конверт. В нем лежал прямоугольный листок бумаги, похожий на банкноту. Это было письмо от миссис Амабел Оуэн, и оно было написано задом наперед.
Она вложила недоброжелательность в изгибы и крючки букв; раздвоенное копыто, вилы и змеиное жало сами собою высовывались из слов, а сами слова пьяно валились на строчки с вертящегося пера.
Она, как и Питер-поэт, писала о долине Джарвиса. С той только разницей, что за каждым голым деревом она видела еще более голый призрак и призраки прошлой весны и лета, а он видел дерево как статую, без всяких призраков, кроме собственного, который посвистывал, лежа на ложе болезни, да катался среди волн пшеницы.
«Здесь, в долине, – писала миссис Оуэн, – мы с мужем живем тихо, как две мышки».
Мистер Длуб подумал, что, склоняясь над этим письмом, она ощущала тяжесть своей груди на чернильно-черной руке.
Верят ли святые господа в призраков?
«В оковах из дыма и железа, свисающих с их конечностей, они могут накапать смертоносного пасленового сока мне в уши», – думал мистер Хартс.
– Может, она носит под сердцем будущего вампира? – высказался мистер Олзба.
«Преподобный Дейвис из Ларегиба, – писала она своим секретным почерком, – еще какое-то время поживет у нас».
Втиснувшись в тряскую повозку, запряженную потеющим пони, и переехав более ровную дорогу, ведущую к нижним холмам, Шестеро Святых отправились на поиски миссис Оуэн. Мисс Мевенви, неудобно зажатая между мистером Длубом и мистером Стожетоксом, думала о своих неприкрытых ногах и о руке мистера Стожетокса, которая давила ей на поясницу. Мисс Мевенви молила Бога, чтобы луна не зашла за тучи, тогда темнота скроет в тесной повозке блуждание святых рук к пущему удовольствию мистера Длуба.
Вдруг повозка наскочила на валун.
– Вот и приехали, – сказал мистер Хартс, слишком напуганный, чтобы предаваться размышлениям о кончине своего хрупкого тела, когда оно покатится с кручи.
– Вот и приехали, – сказал мистер Вазсит, думая печально, что смерть ходит одна-одинешенька, а знакомая плоть мисс Мевенви находится от него так близко.
Пока повозка раскачивалась на одном колесе, а пони, удерживая почти всю эту тяжесть лишь задними ногами, скреб передними копытами воздух, мистер Длуб глубоко запустил руку под юбку мисс Мевенви, а мистер Стожетокс, радуясь нависшей угрозе, изо всех сил вонзил пальцы ей в спину, так что костяшки заныли, а невидимая плоть покраснела от боли. Мистер Чальтсон, крепко прижимая к себе свою фаллическую шляпу, сгребал все, до чего мог дотянуться. Вдруг мистер Олзба навалился на один бортик. Пони поскользнулся на мокром торфе, негромко заржал и рухнул.
– Боже правый! – воскликнул старый Выобол, извозчик, он покатился, как седобородый голыш, набирая скорость и зарываясь в изобилующий утесами лужок. Одним тугим темным комом вся остальная компания перевалилась через борт.
– Это кровь? Кровь? – кричала мисс Мевенви, пока они падали. Мистер Длуб ухмыльнулся и крепче сжал ее руками.
Внизу на траве старый Вьюбол тихо лежал на спине. Он глядел на зимнюю луну, с которой ничего не случилось, и на спокойное поле. Когда шесть пасторских шляп и один вымазанный чепец повалились к его ногам, он перевернулся на бок и увидел тела своих пассажиров, сыплющихся на него как костлявая небесная манна.
