Под пятой. (Мой дневник 1923 года) - [12]

* * *

Денег сегодня нигде не достал, поэтому приехал кислый и хмурый домой. С большим раздражением думал о их совместно(м) путешествии, и единственным успокоением является моя прямая. Она всегда - кратчайшее расстояние между двумя точками, и стоит мне вспомнить ее, как я совершенно успокаиваюсь. Дома впал в страшную ярость; т. к. уже две недели я тренирую себя, то сейчас же разъяснил ее, как пес сову, и запер ее на ключ. Не нужно говорить о политике ни в коем случае.

* * *

В(асилевский) страшно ослабел. Человек, который имел чутье, начал его терять в СССР. Это, конечно, будет гибельно. Голова полна проектами, один из которых совершенно блистателен. У них у всех нет американского подхода: достаточно сказать один раз, и я уже понял. Понял. Мысленно его гипнотизировал, чтобы он делал, но так как я в этом деле дилетант, то за успех не поручусь.

* * *

Он привез и показывал две из тех книжек, которые выпускало его издательство. В серии "Вожди и деятели революции", одна из них написана Митей С(тоновым) ("Калинин"). Другая - Бобрищев-Пушкин ("Володарский"). Трудно не сойти с ума. Бобрищев пишет о Володарском. Впрочем, у старой лисы большее чутье, чем у В(асилевского). Это объясняется разностью крови. Он ухитрился спрятать свою фамилию не за одним псевдонимом, а сразу за двумя. Старая проститутка ходит по Тверской все время в предчувствии облавы. Этой - ходить плохо.

В(асилевский) говорит, что квартиру его описали. Вообще он въехал неудачно. Но (вы) поймите. Старый, убежденный погромщик, антисемит (Бобрищев-Пушкин) пишет хвалебную книжку о Володарском, называя его "защитником свободы печати". Немеет человеческий ум.

В(асилевский) говорит обо всем этом с каким-то особенным, подпрыгивающим, рамо(лен)тным {от франц. ramolli - старчески расслабленный, близкий к слабоумию} весельем. Был один момент, когда он мне жутко напомнил старика Арсеньева. Все они настолько считают, что партия безнадежно сыграна, что бросаются в воду в одежде. Василевский) одну из книжек выпустил под псевдонимом. Насчет первой партии совершенно верно. И единственная ошибка всех Павлов Николаевичей и Пасманников, сидящих в Париже, что они все еще доказывают первую, в то время как логическое следствие - за первой партией идет совершенно другая, вторая. Какие бы ни сложились в ней комбинации - Бобрищев погибнет. Забыл: пьеса ли это, (или) это роман "Странник играет под сурдинку".

В(асилевский) же мне рассказал, что Алексей Толстой говорил: --Я теперь не Алексей Толстой, а рабкор-самородок Потап Дерьмов. Грязный, бесчестный шут.

В(асилевский) же рассказал, что Демьян Бедный, выступая перед собранием красноармейцев, сказал:

- Моя мать была блядь...

* * *

В состоянии безнадежной ярости обедал у Валентины. (...) помещался этот тюремный человек с Поварской. Громадная разница между ним и клопом, и напрасно еврейские девушки приравнивают. Это слишком примитивная солдатчина. Есть огромная разница: клопа давить неприятно. Примитивы этого не поймут. Никто, как свой. И свои могут напортить хуже, чем чужие, черт бы их взял.

* * *

Записи под диктовку есть не самый высший, но все же акт доверия.

* * *

Сегодня сообщение о том, что убили еще одного селькора в провинции - Сигаева. Или у меня нет чутья, и тогда я кончусь на своем покатом полу, или это интродукция к совершенно невероятной опере.

* * *

Запас впечатлений так огромен за день, что свести их можно только обрывками, с мыслью впоследствии систематизировать их. День, как во время севастопольской обороны, за (месяц), месяц - за год. Но где же мои матросы?

* * *

Самым чудовищным из всех рассказов В(асилевского) был рассказ о том,

как Френкель, ныне московский издатель, в прошлом раввин (вероятно, и сейчас, только тайный), ехал в спальном международном вагоне из С.-Петербурга в Москву. Это один из крупных узлов, который кормит сейчас в Москве десятки евреев, работающих по книжному делу. У него плохонькое, но машинно налаженное дело в самом центре Москвы, и оно вечно гудит, как улей. Во двор Кузнецкого переулка вбегают, из него убегают, собираются. Это рак в груди. Неизвестно, где кончаются деньги одного и где начинаются деньги другого. Он очень часто ездит в Петербург, и характерно, что его провожают почтительной толпой, очевидно, он служит и до сих пор дает советы о козе. Он мудр.

* * *

Сегодня - еще в ярости, чтобы успокоить ее, я перечитываю фельетон петербургского фельетониста 70-х годов. Он изображает музыку в Павловске, и еврея изображает в презрительной шутке, с акцентом: - Богу сил.

* * *

Сейчас я работаю совершенно здоровым, и это чудесное состояние, которое для других нормально, увы - для меня сделалось роскошью, это потому, что я развинтился несколько. Но, в основном, главном я выздоравливаю, и силы, хотя и медленно, возвращаются ко мне. С нового года займусь гимнастикой, как в 16-м и 17-м году, массажем и к марту буду в форме.

* * *

Есть неуместная раздражительность. Все из-за проклятого живота (и) нервов. Записи о своем здоровье веду с единственной целью: впоследствии перечитать и выяснить, выполнил ли задуманное.