Под одной крышей - [73]

В семь-полвосьмого утра она приходила на работу. Готовила суп с укропом, делала гренки или пекла блины и на подносе несла завтрак Пинтеру-старшему. Тот возмущался, что его рано разбудили, с негодованием отодвигал в сторону поднос, но после ухода Мари все же принимался за еду. Хозяйка и Мари завтракали на кухне, а Дюрка в это время был уже далеко со своей тележкой. В такое время на кухне было тепло, в печке потрескивали сосновые дрова, на плите грелась в кастрюле вода. Юци в комбинезоне, непричесанная, зябко поеживалась у огня; пока Пинтер-старший околачивался на кухне, Мари прибиралась в его комнате. Он ворчал, засовывая в карман трубку и табак: «Даже в собственной комнате не дают человеку покоя», и уходил в ванную комнату, затем, накинув на плечи пальто, отправлялся в свои таинственные странствия. В квартире воцарялись приятная тишина и покой. Юци Пинтер совершала свой утренний туалет, надевала юбку и пуловер — заказчики иногда приходили даже утром, — выхватывала у Мари из рук метлу, совок для мусора и принималась наводить порядок в своей комнате.

Обед тоже готовили вместе, часто отрываясь, так как то и дело стучали в дверь прихожей. Мари усаживала посетительницу в холле и спешила обратно на кухню.

— Пришла клиентка, — докладывала она, — выйдите к ней.

— Ни минуты нет покоя, — бормотала обычно хозяйка, бросала нож или ложку, но по выражению ее лица было заметно, что она рада очередной клиентке.

— Только за жир соглашайтесь или за муку, — напутствовала ее Мари.

— Ладно, ладно, — кивала хозяйка и бежала в холл.

К этому времени Пинтер-младший чаще всего уже сидел на подоконнике, свесив свои длинные ноги, уплетал бутерброд с жиром и, когда за матерью закрывалась дверь, улыбался Мари.

— Ишь, притвора, а?

— Что поделаешь… — смеялась Мари и пожимала плечами.

Хозяйка тепло прощалась с клиенткой и, вернувшись на кухню, устраивала такую гонку, чтобы наверстать упущенное время, что Мари едва успевала поворачиваться.

— Идите, пожалуйста, к себе, я одна справлюсь, — отсылала ее Мари.

— И не подумаю. Мы договорились все делать вместе.

— За полчаса управлюсь, если вы не будете здесь суетиться. У себя дома я привыкла все делать сама, — добавляла она не без гордости. И на какое-то мгновение перед ее мысленным взором возникала будайская квартира, поблескивали стекла окон, и на стенах красовались три картины.

В конце концов Юци Пинтер сдавалась, шла к себе и принималась шить и кроить. Она работала стремительно, как ураган, а потому то смахнет ножницы, то выронит линейку, то потеряет иголку. «Только что была в руке и как сквозь землю провалилась!» — кричала она. Входила Мари и обнаруживала иголку, воткнутую в платье. В сильных пальцах Юци Пинтер рассыпался мел, обламывался карандаш, стремительные движения ее проворных рук сопровождались взвизгиваниями, выкриками, бранью. Время от времени Мари вздрагивала на кухне, Жига навострял длинные уши, затем, обгоняя друг друга, они устремлялись на шум в комнату искать закатившуюся катушку ниток и как «сквозь землю провалившуюся» иголку. Не успевала захлопнуться за ними дверь, как снова раздавался душераздирающий крик: «Маришка! Смотрите, что натворил этот поросенок!»

Мари в первые дни с замиранием сердца ждала, когда их обоих, ученицу и непрошеного гостя, выставят вон. Но все эти крики оказывались ложной тревогой, и Юци Пинтер, если иногда и выгоняла не в меру разыгравшуюся собачонку, ни разу не намекнула Мари, что она должна лучше следить за таксой баронессы.

После обеда Мари занимала свое место у окна. Пришивала пуговицы или обметывала петли. Иногда хозяйка сажала ее за швейную машину и давала задание сшить рюши из одинаковых по длине узких полос.

— Я знаю как, — сказала Мари, когда хозяйка дала ей разрезанные полоски, — мне приходилось делать их и для себя.

Но вскоре выяснилось, что все казавшееся ей раньше простым требовало специальных знаний и навыков. Сколько раз нашивала она дома рюши на блузки, а теперь хозяйка, вручая ей полоски материи, готова была целый час стоять рядом, пока Мари не удастся наконец с точными промежутками пришить одинаковые по ширине, идеально ровные рюши. На первых порах ей нередко казалось, что она бестолковая, и ей хотелось плакать; затем она стала воспринимать как придирки слишком строгие требования хозяйки, которая вновь и вновь объясняла ей и заставляла переделывать один и тот же шов по нескольку раз. Скрепя сердце она молча строчила, пока наконец не поняла, что объяснения хозяйки необходимы, правильны, идут только ей на пользу.

Рабочий день строго не регламентировался. Юци Пинтер примерно в пять часов говорила Мари: «На сегодня хватит, Маришка», и Мари покорно вставала, хотя ей приятно было сидеть в большой, светлой комнате, шить, беседовать. Когда же дни стали длиннее, Мари как-то сказала: «Не бросать же незаконченную работу». — «Но иначе может получиться, будто я эксплуатирую вас, Маришка», — встревожилась Юци Пинтер. «Будьте спокойны, если почувствую усталость, сразу брошу. Ведь я же для себя стараюсь: быстрее научусь».

Вступление в профсоюз откладывалось со дня на день: очень уж много было срочной работы весной 1945 года. А Юци Пинтер хотелось прежде выправить патент; для этого надо было узнать в управлении, как это делается. Каждое утро она собиралась сходить туда и все узнать, но никак не могла улучить свободной минуты. Однажды за обедом она сказала мужу: