Под одной крышей - [51]

После ужина они втроем прогулялись по площади Свободы. Луна освещала ямы, кучи песка и наспех насыпанные могилы с деревянными крестами на некогда красивых аллеях, ведущих к площади. Тихо-тихо вокруг, лишь изредка торопливо пройдет прохожий, со стороны Дуная дохнет прохладой весенний ветерок.

На лестничной клетке, поднявшись к себе, Мари прислушалась — Жига затих, видимо, Вайтаи уже дома. Со свечкой в руке она свернула на веранду, и в этот момент ее с третьего этажа окликнул Дюрка Пинтер.

— Алло!

Они все трое сидели на веранде возле двери, озаренные лунным светом: хозяйка — закутавшись в плед, старший Пинтер — в теплом пальто. Мари поздоровалась, улыбнулась им и потушила свечу.

— Мы гуляли — сестра с мужем и я, — объяснила она.

— А мы решили подышать свежим воздухом здесь, — перегнулась через перила Юци Пинтер. — Тошно сидеть в неосвещенной квартире, спать еще куда ни шло, да и то вертишься с боку на бок, пока уснешь.

Мари тоже облокотилась на перила.

— А я собираюсь пораньше лечь, — сказала она и многозначительно добавила: — Завтра с утра надо идти в Андялфёльд, на текстильную фабрику. — Она слегка покраснела, подумав, вдруг спросят, кто устроил ее на работу, как называется фабрика, поэтому торопливо попрощалась. Слова старшего Пинтера остановили ее.

— Нужно прописаться, сударыня, а потом тоже будете ходить на общественные работы.

— Чего ты пристаешь к бедняжке? — одернула его жена. — Как же она пойдет на общественные работы, если работает на фабрике?

— Надо же кому-то ходить, — проворчал Дёрдь Пинтер.

Мари сразу легла в постель, сегодня ей не хотелось вести вечернюю беседу. Когда открылась дверь на кухню, притворилась спящей. Влажный, холодный нос собачонки прижался к ее лицу, лапки зацарапали по подушке. Освещенная лунным светом, на пороге стояла женская фигура в халате. Мари не шевельнулась, но баронессу это ничуть не смутило.

— Ну и напакостил этот щенок, превратил мою комнату в авгиевы конюшни. В следующий раз запру его в ванной. Как же теперь спать, там все загажено.

Мари пришлось открыть глаза.

— Надо подтереть, — сказала она сонным голосом.

— Чем?

— Тряпка на кухне.

— А ладно, завтра. Нужно было сводить Жигу погулять, но я поздно вернулась. Думала, вы все равно будете спускаться вниз и захватите собачку, ну ничего. — Она прижалась к косяку. — Мы исходили чуть не весь город, я едва на ногах стою. Доживу до конца недели и поеду домой, в Пешт не вернусь до тех пор, пока трамваи не пойдут. Я, пожалуй, тоже лягу, завтра рано собираемся на Швабскую гору, Рене зайдет за мной, с ним хоть не так скучно.

— А я в Андялфёльд…

— Я бы ни за что не пошла туда!

— Почему?

— Там одна голытьба, пролетарии!

— Я тоже пролетарка, — обиженно сказала Мари, — чего вы их боитесь?

— Вы совсем не такая…

Мари всеми фибрами души почувствовала неосознанную обиду. Что она имеет против Андялфёльда? Там заводы и фабрики, основная масса жителей — рабочие. Но баронесса увлеченно рассказывала о Париже, продолжая прижиматься спиной к дверному косяку. Осенью тридцать девятого года они, будучи еще молодоженами, побывали там. Объездили на машине всю Ривьеру, в Монте-Карло выиграли в рулетку кучу денег.

— Когда же вновь представится возможность поездить? Вы любите путешествовать, Маришка? — И, не дожидаясь ответа, она села на край кровати. — Я без ума уже от одного запаха поезда. Пожалуй, я не имела бы ничего против того, чтобы мой муж вернулся домой, но сегодня утром у Берты говорили, что если он действительно попал в плен, то пройдут годы, прежде чем он, как и другие пленные, вернется на родину. Конечно, если он погиб, то тут уже вообще нечего ждать.

Мари рывком вскочила, широко открыла глаза. Годы? Этого не может быть, ведь пройдет еще несколько дней, в худшем случае недель, и война кончится, и ее муж, Винце… «пройдут годы»… нет, нет, не может быть… Но баронесса только передернула плечами.

— Думаете, мне приятно? Я не для того выходила замуж, чтобы слоняться всюду одной. Эти, конечно, полагают, что с соломенной вдовой можно делать все что угодно, ей-богу, житья не дают, даже вы и то, наверно, заметили? Хотя я, право, не полагаюсь только на одну внешность, как некоторые в светском обществе. Как раз сегодня Рене сказал, что, если бы моя красота не дополнялась внутренним обаянием, он давно бы разочаровался во мне. Какой только ерунды он не говорит! Сегодня, например, сравнил меня с великосветскими дамами французского двора эпохи рококо: такая же грация, ум! — И баронесса залилась веселым смехом, но вдруг как взвизгнет: — Ой, Жига! — Смахнула с колен собаку и, чтобы заглушить звук льющейся струйки, продолжала: — Незадолго до замужества у меня просил руки один шведский промышленник. Вместе с женой и двумя детьми он жил на острове Маргит. Из-за какой-то крупной общегосударственного значения сделки ему надолго пришлось застрять в Пеште. Мы познакомились у Фештетичей. На следующий день он заявился к нам и стал просить у мамы моей руки, сказав, что уже переехал в гостиницу «Геллерт» и порвал с семьей. Представляете, мы прямо-таки обомлели. Какая у него была чудесная машина! Сам он высокий блондин, немного, правда, педантичен, но я, знаете, люблю таких, говорят, противоположности сближают людей. Эгон тоже такой. Мама, конечно, и слышать не хотела. «Не могу же я отдать тебя за разведенного, — сказала она. — К тому же в Стокгольме ты умрешь со скуки, там все серо, удручающе, через неделю ты сбежишь оттуда». Но вы не представляете, до чего настойчивы шведы. Он месяцами ходил за мной по пятам, я прямо не чаяла, как отделаться от него. Ведь вы знаете, как мужчины добиваются своего, если им понравилась какая-нибудь женщина!