Под одной крышей - [30]

Наконец являлся домой Дюрка.

— Ты уже спишь? — громко спрашивал он в таких случаях у отца. Тот почти всегда отвечал вопросом:

— Где ты пропадал?

— На улице. — И Дюрка тут же уходил в комнату матери.

— Рвал и метал? — тихонько спрашивал он у нее, кивая в сторону соседней комнаты.

— Конечно, — отвечала мать, — но я его угомонила.

И они долго перешептывались, шикали друг на друга, когда из соседней комнаты доносилось возмущенное покашливание, давились от сдерживаемого смеха.

Так жили Пинтеры в двухкомнатной квартире с холлом на третьем этаже дома по улице Надор. Начавшаяся война, все более чудовищные антиеврейские законы мало что изменили в их образе жизни вплоть до 19 марта 1944 года. Дёрдь Пинтер был предусмотрительным, осторожным человеком. Магазин тканей, занимавший небольшое помещение в первом этаже, он заблаговременно перевел на имя своей «арийского происхождения» жены и разместил в различных банках небольшие суммы, разумеется, тоже на имя жены. В строжайшем порядке содержал он конторские книги, деловую переписку, а ценности хранил в небольшой железной кассете. Кассету с соответствующей инструкцией он вручил жене только тогда, когда в один печальной памяти день он перебрался в соседний дом под желтой звездой. Этому событию предшествовала долгая дискуссия, продолжавшаяся несколько дней. Жена хотела следовать за ним, но Пинтер-старший настаивал, чтобы Юци оставалась дома и присматривала за магазином. Когда через три недели жена раздобыла фальшивые документы и вызволила его из желтозвездного дома, Дёрдь Пинтер, опасаясь, как бы ее не привлекли к ответу за исчезновение мужа, счел за лучшее, если и Юци переедет с улицы Надор и в небольшом доме своей матери в Матяшфёльде дождется конца войны, а сам он с фальшивыми документами, вызывавшими в нем чувство гадливости, снял комнату на проспекте Ракоци. Страшное это было время, как мучительно долго тянулись недели в окружении нилашистов и немецких солдат! Потом самый страшный удар — его магазин погребен под грудами развалин трех этажей!

Жена отправилась в путь из Матяшфёльда на рассвете 19 января 1945 года. Чуть серело. Дороги были забиты тележками, тачками и грузовиками, она тащилась почти без дорог, с рюкзаком за плечами и громко причитала: «Господи, помоги мне найти их! Господи, сделай так, чтоб я застала их живыми!» Шла по незнакомым улицам с уверенностью лунатика и к полудню добралась до улицы Надор. Из открытой подворотни подняла глаза в сторону своей квартиры и похолодела от ужаса, увидев закрытые окна и двери. У нее не хватило духу подняться по лестнице, она остановилась перед квартирой дворника и дрожащей рукой дернула за шнур велосипедного звонка. Она стояла, с трудом переводя дыхание, как вдруг услышала спокойный, знакомый голос мужа. С яростью принялась она дергать шнур звонка, влетела на кухню к Ковачам, ухватила мужа за пальто, стала ощупывать его грудь, руки и, смеясь, повторяла:

— Ты жив и здоров, дорогой мой, живой и невредимый…

Луйза усадила ее, дала попить, закричала ей в самое ухо:

— Дюрка тоже вернулся, сударыня!

Юци и без того догадалась об этом, почувствовала по спокойному голосу мужа, но тем не менее еще сильнее побледнела и неподвижно застыла на стуле. Пинтер-старший смущенно топтался возле нее, неуклюже гладил ее по голове, громко вздыхая. Он не смотрел на хорошо знакомое лицо жены, которое покрылось испариной, было серым и изможденным. Юци всегда отличалась экзальтированностью, поэтому и сейчас ле пыталась сдерживать своих чувств в присутствии посторонних, и Дёрдь Пинтер, чтобы направить дальнейшие события по другому руслу, спросил:

— А что с кассетой?

Жена не сразу поняла.

— Кассета? Какая кассета? Ах, вот ты о чем! Так я же перед отъездом к матери в Матяшфёльд заперла ее в магазине, в сейфе, в самом надежном месте. Я сделала глупость? Ох, что я говорю, конечно, поступила не лучшим образом, но ведь я не знала…

Дёрдь Пинтер помрачнел. Как видно, у него нет и быть не может ни одной счастливой минуты, не может наполнить его счастьем даже встреча с женой. Несомненно, он много пережил с тех пор, как бешено зазвонил велосипедный звонок, а затем в комнату ворвалась взлохмаченная женщина с рюкзаком за плечами, в тяжелых ботинках, с лоснящимся от пота лицом. И тем не менее он сразу узнал эту женщину — она была всем для него в этом мире. Тревожные предчувствия, путаные мысли, наконец, ощущение счастья, и вдруг этот неуместный вопрос о кассете, что это? Минутная слабость? Он строго-настрого наказал Юци, чтобы она при любых обстоятельствах хранила кассету при себе. А она оправдывается тем, что хотела как лучше. У нее всегда полно благих намерений, но и только.

В подавленном настроении они поднялись к себе в квартиру, и Юци, окунувшись в привычную обстановку, казалось, забыла обо всем. С лихорадочной поспешностью она обежала все комнаты, выдвигала ящики, распахивала дверцы шкафов — где постельное белье? — и тут же принималась передвигать мебель, поправила покосившуюся на стене картину. Стукнулась локтем об одну из открытых дверей, вскрикнула, засмеялась и еще быстрее забегала по комнатам. В запертом чемодане нашла наконец выложенное из шкафа постельное белье, в одном углу обнаружила мужской портфель с документами и перепиской какого-то старшего лейтенанта, там же лежал членский билет нилашистской партии — очевидно, старший лейтенант бежал в последний момент с тонущего корабля салашистского правительства, бросив все как лишний груз.