Под одной крышей - [144]

В ванной он несколько минут разглядывал свое отражение в зеркале. Несимпатичное продолговатое лицо с подстриженными усами произвело на него отталкивающее впечатление, и пока он неподвижно стоял, то испытывал странное чувство, будто вопреки усвоенной им привычке поверяет свои самые сокровенные мысли какому-то постороннему человеку. Итак, с Амелией покончено. Жену, вернее, женщину, которую он взял себе в жены, природа создала из весьма недоброкачественного материала, в чем убеждает мозаика, складывающаяся из достоверных фактов. Перед глазами барона внезапно всплыл тот рассвет на шоссе между Балатонфельдваром и Шиофоком, рядом с ним молодая девушка, глаза у нее сонные, взгляд хитрый…

В комнате он снова заходил из угла в угол, стараясь наступать на те же косые полоски паркета. Не замечал, как шаги его все убыстрялись. То и дело натыкался на мебель, тяжело дышал. Память об Амелии навсегда вытравил из его сознания и изгнал из этой комнаты вывод, к которому он пришел: жена обокрала его и сбежала за границу с тем молодым человеком. Матеффи скоро оберет ее до нитки, а в остальном — это уже бульварный роман, и его он ни в коей мере не касается. Но было и другое, более важное обстоятельство, именно оно все убыстряло его шаги. Ему все отчетливее начинало казаться, что так старательно сохраняемое им до сих пор равнодушие ему уже не обрести вновь, душевная сила его постепенно ослабевает, и все его существо распадается на части…

Тут барон вспомнил о лежавшей во внутреннем кармане сложенной вчетверо бумаге. И взору его вдруг предстали прогуливающиеся под руку чобадские девушки: они поглядывают на него и не здороваются. Нотариус, молодой крестьянский парень, которому он так ничего определенного и не ответил. Недвусмысленно ухмылявшийся кучер Карикаш. Чобадские крестьяне, собравшиеся в его саду и хохочущие над ним!.. И эта многодетная семья тут…

Обессиленный, он опустился в кресло и вытер платком лоб. Блеклые лучи предвечернего солнца тускло освещали улицу Надор. По противоположной стороне шел газетчик и во все горло кричал: «Сабадшаг»! «Свежий номер «Сабадшаг»!

Барон сконцентрировал внимание на этом крике, старался осмыслить, проанализировать его… Амелия вместе с ним ненавидела и презирала чернь и тем не менее вольно или невольно взяла на вооружение ее методы и лозунги. Ими даже воздух заражен, и толпа дышит им и впитывает в себя. Пример этому — хотя бы вчерашняя сцена в Чобаде или этот рабочий, Винце Палфи, с его мировоззрением. В условиях старого строя столь стремительное нравственное падение Амелии было бы невозможным. Прежний строй точно определял каждому его место, и у Амелии не хватило бы духу добровольно отказаться от привилегированного положения. Но если бы даже и хватило, она не увлекла бы за собой своего мужа, потому что старый строй подхватил бы и удержал за руку падающего барона Вайтаи, поставил бы его на ноги. При старом строе у него было положение и вес в обществе, а теперь он незаметная частица общей массы. Нет, он не желает больше дышать отравленным воздухом, и на этом, пожалуй, пора ставить точку… Револьвер он нашел среди свернутых чулок жены.

Перед зеркалом? Зачем? В этом нет никакой необходимости. Все проще: сесть поудобнее в кресло… Вот неприятно только то, что его… гм… добровольный уход… произойдет вслед за бегством Амелии. Люди, бесспорно, расценят его поступок как следствие бегства Амелии; собственно, им надо бы объяснить, что Амелия для него дым или пар, растаявший в поднебесье… и что это решение его заставил принять… тот смех… тот сложенный вчетверо листок бумаги… А впрочем, пусть думают, что хотят. Мнение людей его никогда не интересовало, а теперь и подавно… А перед зеркалом, пожалуй, вернее: даже страшно подумать, что его постигнет еще одна неудача… все надо кончать раз и навсегда…

На этом его мысль оборвалась.

Тележка громыхала по Шорокшарскому шоссе, солнце припекало все сильнее, обе женщины скорее держались за борта тележки, чем толкали ее. Одни развалины и дымящиеся трубы заводов и фабрик сменялись другими, мимо них с ревом проносились грузовики, торопливо шагали группами и по одному рабочие, женщины, дети. Кто-нибудь из прохожих нет-нет, да и спросит у идущего впереди Винце:

— Переезжаете?

— Угу, — кивал Винце и улыбался.

— Куда?

— В Чепель.

— Желаю счастья на новом месте.

Какая-то девушка громко крикнула:

— Взгляните на эту собачку! Ой, бедненькая, сейчас у нее язык вывалится!

Мари оглянулась и, всплеснув руками, подхватила Жигу. Кожа на боках у него была содрана, кое-где виднелись пятна засохшей крови, он шумно хватал ртом воздух. Голова его обессиленно упала на руки Мари, он повизгивал, скулил, жаловался, чем привлек много любопытных, вокруг них собралась целая толпа; люди задавали вопросы, удивлялись. Воспользовавшись передышкой, Винце свернул цигарку. Когда двинулись дальше, Луйза спросила:

— Ну, теперь ты счастлива наконец?

— Очень! — Счастливая улыбка озаряла лицо Мари, когда она посмотрела на сестру. — Конечно, и без собаки, но я так привыкла к ней…

Дальше они шагали молча. Вдали виднелись неясные очертания первых домов Чепеля. Винце перешел назад, присоединился к жене, положил руку на борт тележки рядом с рукой Мари. Солнце, находившееся все время впереди, как бы показывая им дорогу, стояло теперь у них над головами и собралось идти дальше, поскольку миссию свою оно выполнило: они найдут теперь дорогу сами.