Под одной крышей - [14]

Мари то слегка прикасалась к руке солдата, то судорожно хваталась за нее, но тот делал вид, что ничего не замечает. Луйза, иногда сбиваясь с шага, быстро выравнивала его и вновь шагала в ногу со своим спутником. Они шли плечом к плечу, разделив ношу, шли так, как идут после работы домой муж и жена или мать и сын. И даже беседовали.

— Ты из бедняков? — спросил солдат и испытующе посмотрел в глаза Луйзе.

— Из бедняков, — кивнула Луйза. Некоторое время она подыскивала слова, которые бы помогли им объясниться, рассказать о себе, о своей жизни, наконец коротко сказала: — Пролетарка.

Солдат понимающе закивал. Под ногами у них гулко поскрипывали недавно уложенные доски. Внезапно шаги зазвучали глуше, не так, как только что, когда шли над Дунаем, и вскоре они уже стояли на Таможенной площади.

— Спасибо, — сказала Луйза. Это русское слово она знала и раньше, но забыла и только сейчас вспомнила.

— Пожалуйста. — Солдат помахал рукой и присоединился к своему другу. Проводив взглядом солдат, свернувших к берегу Дуная, Луйза подхватила на руку узел, пересекла площадь и повернула к улице Ваци. Мари шла рядом, чуть не плача от радости. Ноги у нее были словно налиты свинцом, голова опущена — по сторонам она не смотрела, хотя с нетерпением ждала той минуты, когда вновь увидит Пешт. Переулками они вышли на площадь Йожефа. В полумраке сгоревшие дома являли собой жуткое зрелище, особенно в эту весеннюю стужу. В одной из подворотен Мари услышала чей-то голос:

— Не хотите ли отведать свежих пирожных с кремом?

Эти слова произнесла женщина, стоявшая в глубине подворотни с подносом пирожных. Мари замедлила шаг, оглянулась и как-то сразу оживилась. Что бы там ни говорили, а Пешт все-таки совсем другое дело, здесь продают даже пирожные с кремом! Она осмотрелась, и в глазах ее засветилась радость — в витринах магазинов, на прилавках разложены были товары: нитки, пуговицы, мыло, сигареты.

— Ну, скоро будем дома.

От этих слов у Мари захватило дух. Она просто шла, смотрела по сторонам, совсем забыв, что скоро они придут домой, на улицу Надор. Сколько раз приходилось проделывать ей этот путь, возвращаясь из прачечной на улице Рожа; тогда тоже, озябшая, голодная, она спешила к Луйзе как к себе домой. В этой стороне было не так много разрушений, но дом Луйзы, вернее дом барона Вайтаи, сильно пострадал: от него словно отрезали половину. Оставшаяся же часть обгорела, потрескалась, своды ворот обрушились. До квартиры дворника пришлось пробираться по грудам щебня. На дверь Лаци приладил что-то вроде велосипедного звонка. Стоило Луйзе дернуть за шнур — не во сне ли она, Мари, — тут же раздался голос Лаци:

— Наконец-то пришли! — Он привстал на носки, обнял жену, прижал так, что у той кости хрустнули, громко чмокнул в обе щеки. Обрадовался и Мари. Пока женщины распаковывали вещи, он, не умолкая, болтал:

— Я собрался было идти на берег, чтобы встретить вас, но вдруг подумал, что мы можем разминуться и вы не застанете меня дома! А главное, я не знал, откуда вы появитесь: с моста или с берега и в каком месте. Решил так: если к вечеру ты не вернешься, разыщу где-нибудь лодку, переправлюсь на ту сторону и через какой-нибудь час приду тебе на выручку. Только подумал это, как вдруг звонок.

Лаци — слесарь-водопроводчик Ласло Ковач — одет в темно-синий комбинезон, брюки сзади висят, пиджак весь засаленный; свои слова он сопровождает выразительными жестами, словно выступает перед многочисленной публикой. Степенная Луйза видит в этом свою прелесть. Она не удивляется тому, что муж до сих пор не поинтересовался, как она добралась до Буды, как нашла Мари и каким образом вернулась обратно, а лишь уверяет, что он «даже ночью пошел бы» за ней, что ему это «раз плюнуть», поскольку он хорошо умеет плавать. Тем не менее он, дескать, очень рад, что они пришли, «без женщины в доме пусто, а тут сразу две, как же не радоваться!» Поток его слов нескончаем.

Мари выложила постельное белье, осмотрелась. Дворницкая примыкает к сводчатым воротам: кухня и комната, обе большие, с зарешеченными окнами на улицу. Кухня — настоящий склад: тут и старые «буржуйки», и инструменты, и разбитые раковины, возле стены унитаз, бидоны из-под керосина, бутылки, два бочонка; у окна длинный стол, на нем свалены в кучу ржавые инструменты, в одном углу пенек с всаженным в него топором, на полу поленья, строганые и нестроганые доски; между дверью в комнату и окном небольшая плита, труба от нее выведена через окно во двор. Лаци рассказывал, как он провел день: сварил картошки, нарубил дров, потом подумал, не напечь ли Луйзе оладьев. Возни с ними немного, а с дороги, что ни говори, человек здорово проголодается. Мари заглянула в комнату. Там все было по-прежнему: у внутренней стены, напротив окна, рядом две кровати темного цвета, накрытые зеленым репсовым покрывалом, над ними большая икона богоматери; возле кроватей стол, на нем такая же репсовая скатерть, три стула, четвертый, со сломанной ножкой, приставлен к стене; перед окном столик, кресло; по обе стороны от двери два шкафа — один платяной, другой для белья. К счастью, хоть у Луйзы шкафы уцелели и ей не нанесен такой серьезный урон, как им, Мари и Винце, лишившимся своего гардероба. В одном углу треножник, на нем яркая салфетка и в огромной стеклянной вазе маки, как живые! Их оставил Луйзе много лет назад один жилец. Полдома снесено бомбой, а маки и ваза уцелели! Рядом с треножником коричневый сундук, накрытый дорожкой, в нем Луйза держит грязное белье.