Под немецким ярмом - [14]

— О, да. Улыбаться можно, но не ранее, как только тогда, когда сама государыня улыбнется, а громко смееться — Боже упаси! Да мне теперь и не до смеху; как подумаю, что придется тоже представляться государыне, так y меня душа уходит в пятки. Так страшно, так уж страшно!..

— Да ты и вправду ведь дрожишь, как маленькая птичка, — заметила начальница птичника, нежно гладя девочку по спине. — Ну, полно же, полно. Примет тебя государыня ведь не при общем приеме, а совсем приватно, запросто, в своем домашнем кругу. Из 6-ти статс-дам будет, вероятно, одна только безотлучная герцогиня Бирон.

— Но герцогиня, сами вы говорите, такая гордячка…

— При государыне она и рта не разевает.

— А обер-гофмейстерина?

— Княгиня Голицына? Та после смерти своего мужа-фельдмаршала, вот уже девятый год, почти не показывается при Дворе. Будут только фрейлины, да приживалки, да шуты.

— Но скажите мне, пожалуйста, мадам Варленд (баронессу Юлиану я не решилась спросить): для чего государыня окружила себя шутами? Ведь есть же более блогородные развлечение?

— Видишь ли… На все эти куртаги, банкеты, спектакли надо являться в корсаже, фижмах, буклях, надо самой вести придворные разговоры. Не так давно еще не проходило ведь дня без каких-либо празднеств; завели итальянскую оперу, немецкую трагедию… Герцог выписал нарочно немецкую труппу из Лейпцига. И что за роскошь была в нарядах! Никто не смел приезжать ко Двору второй раз в одном и том же платье. На нарядах многие даже до тла раззорялись, влезали по уши в долги. Но вот с тех пор, что государыня чувствует себя так плохо, все эти оффициальные выходы слишком ее утомляют, и она почти не показывается из своих аппартаментов. Там фрейлины развлекают ее народными песнями, приживалки — рассказами о привидениех и разбойниках, а шуты — своими глупостями. Из шутов, сказать между нами, один только может назваться человеком: это Балакирев, который был шутом еще y царя Петра.

— Но есть ведь между ними, кажется, и титулованные?

— Есть-то есть: два князя и один граф…

— Но как те-то решились сделаться шутами?

— Не по своей охоте, конечно, а разжалованы в шуты, — один из-за своей жены, интригантки, а два других за то, что тайным образом перешли в католичество: государыня ведь очень набожна и крепко держится своего православие.

— Мне называли еще какого-то любимца государыни Педрилло?

— Ну, этот неаполитанец не столько шут, как мошенник. Зовут его собственно Пиетро Мира; был он y нас сперва певцом буфф в итальянской опере и скрипачом в оркестре; но своими забавными дурачествами сумел снискать расположение государыни, и она сделала его своим придворным шутом. Теперь он исполняет всякие поручение ее величества, где может извлечь для себя пользу, играет за нее в карты, а выигрыш кладет себе в карман. Для него да еще для другого шута из португальских жидов, Яна д'Акоста, тоже изрядного плута, учрежден даже особый шутовской орден — святого Бенедетто.

— А кроме шутов, y государыни есть ведь и шутихи?

— Ну, те просто безобидные болтушки. С одной, впрочем, милая, будь осторожна — с карлицей-калмычкой: y нее бывают и презлые шутки.

— Я слышала, кажется, ее имя: Буженинова.

— Вот, вот. Крещена она Авдотьей, прозвище же Буженинова ей дано за то, что любимое ее кушанье — буженина, вареная свинина с луком и перцом.

— Но, что до меня, то я не могла бы проводить целые дни в обществе дураков и дур!

— Бога ради, моя милая, не высказывайся только так откровенно при других! Тебя не сделают тогда не только фрейлиной принцессы, но и камер-юнгферой.

— Да мне все равно, чем бы ни быть, хоть камермедхен, лишь бы поскорей! А то висишь на воздухе между небом и землей…

Желание девочки исполнилось уже на следующее утро.

VIII. Анна иоанновна в домашнем быту

Когда дежурный камер-юнкер с низким поклоном пропустил Анну Леопольдовну и сопровождавших ее Юлиану и Лилли в царские покои, — навстречу оттуда им неслись звонкие переливы женского хора. Когда же оне переступили порог той комнаты, где пел хор, пение было властно прервано не женски-густым голосом:

— Будет, девки! Пошли вон!

Певицы-фрейлины, смолкнув, послушно удалились в смежную комнату. Властный голос принадлежал сидевшей y открытого в сад окна, пожилой даме. Если бы Лилли даже и не видела ее мельком накануне проезжающею в экипаже, то уже потому, что из всех присутствующих она одна только сидела, y нее не оставалось бы сомнение, что то сама императрица.

В 1724 году голштинский камер-юнкер Берхгольц, будучи в Митаве y двора Анны иоанновны (тогда еще герцогини курляндской), описывал ее так:

"Герцогиня — женщина живая и приетная, хорошо сложена, недурна собой и держит себя так, что чувствуешь к ней почтение".

За пятнадцать лет, однако, внешность ее сильно изменилась. Необычайная дородность, особенно поражавшая в утреннем светлоголубом капоте, при отсутствии корсета; головной убор — красный платок, резко выделявший смуглость лица, и всего более долговременная болезненность делали ее на вид значительно старше ее 46-ти лет… Брови она еще красила, но румяниться и белиться уже перестала, и, вместо воды и мыла, употребляла для очищение кожи только топленое масло, от чего цвет ее кожи казался еще смуглее. Выпуклые, широко-расставленные глаза будто опухли и были окаймлены темными кругами; углы рта были страдальчески опущены.