Под немецким ярмом - [13]

— Да на что вам, помилуйте, все еще новых да новых птиц, когда y вас их здесь и без того хоть отбавляй? — недоумевала Лилли.

— А мало ли их требуется для всех чинов Двора? — отвечала мадам Варленд. — Всякому приетно получить этакую певунью даром. Ну, а потом весной в Блоговещенье ее величество любит выпускать собственноручно на волю целые сотни мелких птах, да еще…

— Что еще? — не унималась Лилли, когда та, глубоко вздохнув, запнулась.

— Государыня до страсти, знаешь, любит стрелять птиц на-лету… Ну, что же делать? Бедняжки приносят свою жизнь, так сказать, на алтарь отечества! А не хочешь ли, дитя мое, раз прогуляться? Ведь ты не видела еще всех здешних диковин?

Тогдашний Летний сад состоял из трех отдельных садов: первые два занимали ту самую площадь между Фонтанкой и Царицыным Лугом, что и нынешний Летний сад; третий же, как их продолжение, находился там, где теперь инженерный замок с его садом. Диковины первых двух садов были следующие: свинцовые «фигуры» из "Езоповых фабул," «большой» грот с органом, издававшим звуки посредством проведенной в него из пруда воды; «малый» грот и "маленькие гротцы", затейливо убранные разноцветными раковинами, два пруда: «большой» — с лебедями, гусями, утками, журавлями и чапурами (цаплями), и "пруд карпиев", где можно было кормить рыб хлебом; оранжереи и теплицы; затем еще разные «огибные» и «крытые» дорожки, увитые зеленью беседки и проч.

Третий сад был предназначен не для гулянья, а для хозяйственных целей: часть его была засажена фруктовыми деревьями и ягодными кустами, а другая раскопана под огородные овощи.

Только-что Лилли с мадам Варленд вышли на окружную дорогу, отделявшую второй сад от третьяго, как вдали показались два бегущих скорохода, а за ними экипаж.

— Государыня! — вскрикнула Варленд и, схватив Лилли за руку, повлекла ее в ближайшую беседку.

— Да для чего нам прятаться? — спросила Лилли. — Я государыню до сих пор ведь даже не имела случая видеть…

— Когда ее величество недомогает, то лучше не попадаться ей на глаза. Сегодня она делает хоть опять прогулку в экипаже — и то слава Богу. Сейчас оне проедут… ч-ш-ш-ш!

Обе притаились. Вот пролетели мимо, как ветер, скороходы; а вот послышался, по убитой песком дороге, мягкий шум колес и дробный лошадиный топот. Сквозь ажурный переплет беседки Лилли, сама снаружи невидимая, могла довольно отчетливо разглядеть проезжающих: в небольшой коляске, запряженной парой пони тигровой масти, сидели две дамы, из которых одна, более пожилая, очень полная и высокая, сама правила лошадками.

— Да это же вовсе не государыня! — усомнилась Лилли, когда экипаж скрылся из виду.

— Как же нет? — возразила Варленд. — Та, что правила, и была государыня.

— Не может быть! На ней не было ни золотой короны, ни порфиры…

— Ах ты, дитя, дитя! — улыбнулась Варленд. — Корона и порфира надеваются монархами только при самых больших торжествах.

— Вот как? А я-то думала… Но кто была с нею другая дама? У той лицо не то чтобы важнее, но, как бы сказать?..

— Спесивее? Да, уж такой спесивицы, как герцогиня Бирон, другой y нас и не найти. Она воображает себя второй царицей: в дни приемов y себя дома возседает, как на троне, на высоком позолоченном кресле; платье на ней ценою в сто тысяч рублей, а бриллиантов понавешено на целых два миллиона. Каждому визитеру она протягивает не одну руку, а обе зараз, и горе тому, кто поцелует одну только руку!

— Вот дура-то!

— Что ты, милая! Разве такие вещи говорятся вслух?

— А про себя думать можно? — засмеелась Лилли. — Вы, мадам Варленд, ее, видно, не очень-то любите?

— Кто ее любит!

— А государыня?

— Государыня держит ее около себя больше из-за самого герцога. В экипаже она садит ее, конечно, рядом с собой, но в комнатах герцогиня в присутствии государыни точно так же, как и все другие, не смеет садиться. Из статс-дам одной только старушке графине Чернышевой ее величество делает иногда послабление. "Ты, матушка, я вижу, устала стоять?" говорить она ей. "Так упрись о стол; пускай кто-нибудь тебя заслонить вместо ширмы, чтобы я тебя не видела."

— А из других дам, кто всего ближе к государыне?

— Да, пожалуй, камерфрау Юшкова.

— Какая же она дама! Ведь она, кажется, из совсем простых и была прежде чуть ли не судомойкой?

— Происхождение ее, моя милая, надо теперь забыть: Анна Федоровна выдана замуж за подполковника; значит, она подполковница.

— Однако она до сих пор еще обрезает ногти на ногах y государыни, да и y всего семейства герцога?

— Господи! Кто тебе разболтал об этом?

— Узнала я это от одной камермедхен.

— От которой?

— Позвольте уж умолчать. За мою болтовню с прислугой мне и то довольно уже досталось.

— От принцессы?

— Ай, нет. Принцесса не скажет никому ни одного жесткого слова. Ей точно лень даже сердиться. Нотацию прочла мне баронесса Юлиана: "С прислугой надо быть приветливой, но так, чтобы она это ценила, как особую милость. Никакой фамильярности, чтоб не вызвать ее на такое же фамильярничанье, которое обращается в нахальство"…

— А что ж, все это очень верно. Советы баронессы Юлианы вообще должны быть для тебя придворным катехизисом. Она, конечно, обяснила тебе также, как вести себя с государыней?