Под небом пустыни - [63]
Глава восьмая
О том, как искали матушку Хосейна. — Миссия жандарма. — Яичница на мотоцикле. — Фотоаппарат, а не радиоприемник. — Чавканье фотографа и звон бубенчика козла-вожака. — Дейхук матушки Хосейна и Дейхук по книгам. — Незаслуженный любимчик Хорасана. — Электростанция у проспекта. — Тун — город средний, Тун — город китайский. — Трон Xулагу-хана в Фердоусе. — Путешественники затрудняются прочесть надписи. — Нагие тени в женской бане.
Надо прямо сказать, что покинуть живописный Тебес было нелегко. Измученные походом на развалины крепости, страдая от обильного обеда и послеполуденной жары, мы с трудом втиснулись в машину и тронулись в путь. Неважное самочувствие мешает сохранять равновесие. Самое удобное положение, которое можно придать телу, это положение разлившегося по земле масла. Все, кроме шофера, откинулись на спинки сидений и задремали. Общий сон длился около получаса. Проснувшись, мы сообразили, что дорога была ровной, гладкой, без рытвин.
Первым селением на пути из Тебеса оказался Аббас-абад, после него начались горы. До шести часов вечера, пока мы не добрались до Дейхука, дорога не расставалась с горами. Солнце садилось, и деревня Дейхук, прильнув к горам, отходила ко сну в слабых отблесках угасающего дня.
Абдоллах-хан въехал в деревню и остановил машину посреди селения, где виднелось одинокое здание жандармерии. У нас как-то повелось, что по ночам мы делали привал. Поэтому Абдоллах-хан, не дожидаясь приказания, сам остановил машину и спросил у жандарма о чайной и видах на ночлег. Жандарм Хаджи Керми оказался чрезвычайно приветливым и общительным человеком. Рекомендательное письмо из дворца, цвет одежды географа, изящные очки историографа и воинственная фигура фотографа сделали его особенно ласковым и предупредительным. Из двух чайных, находившихся в полукилометре друг от друга вдоль дороги, он выбрал для нас одну по собственному усмотрению. Так как мы проехали ее, он сел вместе с нами в машину и пришлось вернуться к началу деревни. Вышли из машины возле дома, дверь которого была заперта. Хаджи Керми, настраиваясь на огромное расстояние между окрестными ущельями и горами, рявкнул:
— Матушка Хосейна, хоу-у-у!
Слабый отзвук эха вернулся к нам, а за ним воцарилась абсолютная тишина. Жандарм смотрел в ту сторону, где на холме рядами тянулись глиняные мазанки и виднелось строение, похожее на лавку-доккан. Он предполагал, что матушка Хосейна где-то там занята по хозяйству. Мы тоже стали смотреть в ту сторону.
— Матушка Хосейна, хоу-у-у!
Снова ответом было эхо, а потом гробовая тишина.
— Эй, матушка Хосейна, хоу-у-у! — И передохнул, набрав воздуху:
— Эй, матушка Хосейна-а-а-а!
— Что случилось, сынок. Я здесь…
Матушка Хосейна стояла рядом с нами, за спиной жандарма.
Все вздрогнули от неожиданности, оглянулись и оказались с ней лицом к лицу.
— Матушка, посели у себя почтенных господ до завтрашнего утра. Дай им чистое белье, — сказал жандарм извиняющимся голосом. — Чего же ты не отпираешь двери?
— Дверь-то отперта, сынок. Я ведь только что вернулась, ходила по делам. Пожалуйста, входите, входите!
Жандарм откозырял нам, попрощался и ушел. Мы вошли следом за матушкой Хосейна в дом. Самовар, чайник, медный таз, примус, сахар и чай стояли на первой скамье. Посередине комнаты темнела закопченная печка с пустым чревом. Ее труба — бронхи — лезла к потолку, а там добиралась до свежего воздуха. В трех углах чайной пристроились три широкие и удобные скамьи, покрытые ковриками ручного тканья местного производства. Обстановка, утварь, вещи в комнате говорили о том, что чайная вот уже несколько дней не обслуживала посетителей. Стаканы были перевернуты вверх дном, блюдца прислонились лбами к их донышкам. Самовар дремал в сторонке пустой, без угольев, притихший возле мангала.
— Матушка Хосейна, когда поспеет чай?
— Потерпи, сынок. Вон как холодно. Сначала надо растопить печку.
Особая старческая красота матушки Хосейна мерцала в очаровательных озерцах ее глаз. Лицо пожилой женщины было одним из тех, которые и под паутиной морщинок и складок остаются все такими же броскими и впечатляющими. Седые волосы выбились из-под платка и наподобие крыльев голубя спадали по сторонам лба.
Она была слегка сутуловатой, двигалась споро, но без суеты. Матушка Хосейна была из тех пожилых женщин, которые всюду и при любых обстоятельствах внушают к себе почтение. Доказательством тому явилось поведение фотографа, когда он вскочил с места, чтобы помочь ей по хозяйству. Он притащил охапку хвороста, после чего печка была моментально растоплена, Абдоллах-хан раздул самовар, вскипятил воду, всыпал уголь в мангал. Налаживать керосиновую лампу и копаться в ее фитилях предоставили самой хозяйке. Минут через двадцать все было готово. В чайной стало теплее. Абдоллах-хан принес чай и всячески старался помочь старушке в ее хлопотах. Хозяйка неслышно сновала по комнате, то входила, то выходила. Она готовила яичницу.
Каждый раз, когда матушка Хосейна появлялась в дверях, фотограф приставал к ней с вопросами:
— Матушка, милая, а где же твой сын?
— Что ты сказал, сынок?
— Куда твой сын делся, говорю?
