Под небом пустыни - [36]

Мы еще не отъехали от Энджире на расстояние десяти километров, как нам повстречался «виллис», который посигналил фарами и остановился. Какой-то человек в велюровой шляпе и юноша, похожий на ученика шофера, вышли из машины. Мы также вынуждены были остановиться, чтобы узнать, в чем дело. Они просили о том, в чем, будь это в другом месте, а не здесь, в выжженной пустыне, никто бы им не отказал. Тут же, в песках, столь незначительная просьба казалась невыполнимой. Мы вынуждены были посовещаться между собой. Шофер «виллиса» просил ни много ни мало — бензина. Он просил бензина только на пятьдесят километров пути от Йезда, не более десяти литров, уверяя нас, что в первом же селении можно запастись горючим. У нас был значительный запас бензина, но ведь и намека не было на «ближайшее селение», а кроме того, неизвестно, как в действительности там обстояло дело. Мы не имели представления о возможных затруднениях в пути и поэтому должны были двигаться вперед как самые отчаянные скряги, соблюдая максимальную осмотрительность. Мы пошептались и в конце концов сдались. Шофер тотчас сунул конец резинового шланга в бензобак нашей машины, отсосал и выкачал из него десять литров бензина. Затем небрежно попрощался и был таков. Мы тоже двинулись своей дорогой и больше не вспоминали историю с бензином, пока не попали в очередное селение. Выяснилось, что ни бензоколонки, ни нефтехранилища там не было и пет. Мы поняли, что на протяжении остальных трехсот километров до города Тебеса не будет и слуха о бензине! Вот почему шофер «виллиса», получив требуемое, поспешно простился с нами и удрал.

Удовлетворенные вполне собственным благородством, мы добрались до очередного селения, где, к счастью, имелась чайная. Она стояла у самой дороги. Пыль, грязь, усталость, толчки машины, гадкий привкус во рту — все это вынудило нас мечтать о хлебе, сыре и горячем чае. Послушный шофер остановил машину возле чайной. Мы вошли в дом, ожидая увидеть кипящий самовар, посетителей, занятых чаепитием и беседой. Но чайная выглядела запущенной, нежилой, покинутой даже насекомыми. Мы крикнули во весь голос в надежде, что покажется хозяин и поспешит к клиентам. Но в ответ ничего, кроме эха. Темень, мрак помещения, смутные очертания дверей и стен, вечное молчание пустыни и хмурое великолепие гор Сийахкух заставляли подумывать о бегстве отсюда. Казалось странным, что чайная со всей утварью, с клочком земли, возделанным под сад, была брошена без присмотра. Должен же здесь жить кто-нибудь в конце концов и радоваться встрече с подобными себе?

Трое из нас в один голос заорали что было мочи. Из глоток вырвался вопль подстать великим просторам пустыни. Горы Сийахкух немедля ответили нам эхом, а чайная и окрестности ее хранили гробовое молчание. Наши бесполезные вопли подтверждали, что в доме никого нет. Если там кто-нибудь и есть, то, наверное, из числа людей, сидящих в засаде и выжидающих удобного момента, чтобы напасть на нас. Такой вывод был сокрушительным ударом по нашему самочувствию. Ибо, въехав во врата пустыни, созерцая бесхитростные красоты этого края, вдыхая аромат утренней свежести, мы постепенно забыли о страхе, который убрался куда-то внутрь. А его место заняли ощущение смелости и другие приятные чувства. Но вид заброшенного жилья в пустыне возродил исчезнувший было страх со всеми его атрибутами. Диву даешься, как быстро страх овладел памятью и оживил слова, сказанные в свое время Ибн Хаукалем о пустыне Лут. Ибн-Хаукаль говорил, что «здесь больше разбойников, чем в других степях. Когда разбойника изгоняют из города или селения, он находит себе убежище в пустыне». К тому же и наш историограф не преминул добавить: «Не дай боже, вдруг да потомки грабителей — белуджей устроили засаду в окрестностях этого селения. Если они пронюхают, что здесь появилась машина, груженная багажом и четырьмя пассажирами-туристами, тут же нападут на нас и не дадут с места двинуться. Их способ умерщвления жертв не из приятных, потому что они без тени сострадания повалят на земь столь изящных людей как мы, подложат каждому по большому камню под голову, а другим камнем так грохнут по голове, что сразу позабудешь о страхе». При этих словах фотограф машинально снял шапку и запустил пятерню в волосы, будто желая убедиться в прочности своего черепа.

Шофер, старавшийся усерднее других докричаться хозяина, произнес:

«Пах, господин, что вы изволите говорить, господин. В таком пекле ничего такого не водится, на что позарились бы грабители. Нет, господин, эти басни еще с тех времен, когда тут проходили караваны верблюдов. А теперь здесь от силы в месяц проедет одна машина, господин». Несмотря на утешительные слова шофера, нас охватило желание выбраться отсюда, сесть в машину и поскорее уехать прочь. Поскольку быстро бежать к машине мешала походная одежда, мы шли более ускоренным шагом, нежели обычно. Усевшись, плотно захлопнули дверцы машины. Однако беззаботный шофер все еще оставался в доме, рассматривая двери и стены.

— Абдоллах-хан, — крикнул фотограф, — чего мешкаешь?

— Сию минуту, господин, сейчас приду.