Под музыку Вивальди - [3]

Шрифт
Интервал

в берестяном его дыму:
он тоже слишком одинок
и не до вас теперь ему.

«Столько нежности сжалось во мне…»

Столько нежности сжалось во мне,
столько горькой тоски по тебе я вобрал в свою душу,
что порой удивительно даже,
как ты можешь еще оставаться вовне,
как ты можешь еще оставаться снаружи —
на чужбине ноябрьской стужи,
на бульваре пустом с ледяною скамьей наравне.

«Осени плачевной…»

Осени плачевной
наступил черед —
листьев предвечерних
кончен перелет.
Легкое ненастье
зарослей лесных
над опавшим настом
солнечной листвы.
Увяданья влага —
выжимки лучей.
В глубине оврага
почернел ручей.
Так на нас с тобою
сквозь стволов зазор
дикою ордою
наступал простор.
И в последних числах
мертвой тишины
слышишь: это смыслом
мы окружены.

«А если вправду только грусть…»

А если вправду только грусть
нас с мирозданием роднит,
пусть утолит молчанье уст
холодной осени родник:
октябрь догорит дотла,
природы кончится полет,
и наши бренные тела —
тепла последнего оплот.

«Твое дыхание все призрачней и тише…»

Твое дыхание все призрачней и тише —
сейчас и я усну тебе вослед.
Ты рядом теплишься, чуть видишься и дышишь
и ты, двоясь, приснишься мне во сне.
Жилья чужого глохнут водостоки,
чужой рассвет за окнами затих.
Мы никогда не будем одиноки —
ни наяву, ни в страшных снах своих.

«Мы долго искали…»

Мы долго искали
Никольскую церковь.
Качались в канале
моторные лодки
и цепи.
Мы так хохотали,
что было прохожим неловко.
Бежали без удержу.
И улыбались бесцельно.
Потом мы курили
на скверике буром и редком.
Расправив платок, ты покрыла открытые пряди.
Потом оказалось, что вовсе размазались веки,
и ты рисовала их,
в зеркальце смутное глядя.
Никольская церковь в ветвях пустовавших висела.
Кормить голубей запрещалось на дворике ровном.
Стесняясь друг друга,
вступили мы в сумрак огромный.
Но служба окончилась.
Церковь почти опустела.

«Есть тишь царскосельского чуда…»

Есть тишь царскосельского чуда,
спокойствия царская тишь:
вершины исполнены гуда,
и листья летят ниоткуда,
плывут по поверхности пруда,
где плавают отблески лишь.
Листвы годовалая груда,
и весь этот мир под листвой —
забвением скрытое чудо:
листы на поверхности пруда,
вершины старинного гуда —
всей нашей души естество.
Приходит оно ниоткуда,
отвека навеки дано,
и отблески листьев повсюду —
и в небе, и в проблесках пруда.
Спокойствие свойственно чуду
и свойственно очень давно.

«Тяжелый снежный лес…»

Тяжелый снежный лес
в слепящей белой пене
от солнца спрятал тени
и в глубине исчез.
Там столько лет подряд
стволы стояли прямо.
Следов лосиных ямы
там в зарослях стоят.
Там тише тишина,
черней под снегом хвоя,
и ветка над тобою
качается одна.

«Под музыку Вивальди…»

Под музыку Вивальди,
Вивальди! Вивальди!
под музыку Вивальди,
под вьюгу за окном,
печалиться давайте,
давайте! давайте!
печалиться давайте
об этом и о том.
Вы слышите, как жалко,
как жалко, как жалко!
вы слышите, как жалко
и безнадежно как!
Заплакали сеньоры,
их жены и служанки,
собаки на лежанках
и дети на руках.
И всем нам стало ясно,
так ясно! так ясно!
что на дворе ненастно,
как на сердце у нас,
что жизнь была напрасна,
что жизнь была прекрасна,
что будем еще счастливы
когда-нибудь, Бог даст.
И только ты молчала,
молчала… молчала.
И головой качала
любви печальной в такт.
А после говорила:
поставьте все сначала!
Мы все начнем сначала,
любимый мой… Итак,
под музыку Вивальди,
Вивальди! Вивальди!
под музыку Вивальди,
под славный клавесин,
под скрипок переливы
и вьюги завыванье
условимся друг друга
любить что было сил.

«Быстро блекнут зим покровы…»

Быстро блекнут зим покровы:
то декабрь, то январь.
Почернел закат багровый.
Дом зажегся, как фонарь.
Но в глуши небес румяных
наши ночи хороши:
бесконечны, постоянны,
как бессмертие души.

«Если все открылось разом…»

Если все открылось разом,
то чему благодаря? —
над морозом, как над газом,
розоватая заря:
все детали отличатся,
пропадавшие зазря —
станет ясно: это счастье,
утро, проще говоря.
Навсегда увидим мы:
в толщах крыш стоят дымы,
и над нами, и под нами —
осчастливлен снег тенями —
ласковым касаньем тьмы.

«Темнота предместий…»

Темнота предместий —
чем она горчит? —
мы с тобой не вместе —
всяк в своей ночи.
И редки, как звезды,
средь небытия,
в этом мраке розном
огоньки жилья.

«Да знаешь ли, о чем она молчит…»

Да знаешь ли, о чем она молчит
и что таит в излучинах улыбки?
как переливы тела, гибки
сознанья потаенного лучи.
И счастлив тот, кто счастлив по ошибке —
кто со счастливых губ молчанье пил в ночи.

«Твой город укромный…»

Твой город укромный,
обида! обида!
с печалью огромней
печали Давида —
смолчал бы, стерпел бы,
не подал бы вида —
кричал бы и пел бы:
обида! обида!

«В ней спокойствие есть молодое…»

В ней спокойствие есть молодое —
оболочка смятений и снов,
но внезапно взлетят ладони,
губы выгнутся силой слов —
вся вперед подается, силясь
проясниться сквозь эту гладь —
и потом стихает опять:
только глаз остается вырез.

«Ты умеешь чувство придержать…»

Ты умеешь чувство придержать
и прикрыть чуть подведенным веком,
удается многоводным рекам
неподвижно блещущая гладь —
и порою легкий ветер вспять
тянет их течение со смехом.

«Мне хочется не красоты пустячной…»

Мне хочется не красоты пустячной,
но чуда, перешедшего за край:
искусство, не старайся, не играй,
но лишь услышать ей возможность дай,

Еще от автора Александр Леонидович Величанский
Времени невидимая твердь. Стихотворения

В 60-е годы в «Новом мире» Твардовского появилась обратившая на себя внимание читателей подборка А. Величанского. А вслед за этим вновь открытый поэт «исчез». На то время, которое принято называть застойным. Изредка о нем напоминала лишь ставшая популярной песня «Под музыку Вивальди».Произведения Величанского, ориентированные на классичность, но при этом не лишенные черт модерна, состоят как бы из едва уловимых звуковых, зрительных и смысловых нюансов, они как бы сотканы из них, запоминаются изысканно-прихотливым исполнением, тонкой, так и хочется сказать — «ручной» работой.


Рекомендуем почитать
Мы совпали с тобой

«Я знала, что многие нам завидуют, еще бы – столько лет вместе. Но если бы они знали, как мы счастливы, нас, наверное, сожгли бы на площади. Каждый день я слышала: „Алка, я тебя люблю!” Я так привыкла к этим словам, что не могу поверить, что никогда (какое слово бесповоротное!) не услышу их снова. Но они звучат в ночи, заставляют меня просыпаться и не оставляют никакой надежды на сон…», – такими словами супруга поэта Алла Киреева предварила настоящий сборник стихов.


Бородинское поле. 1812 год в русской поэзии

Этот сборник – наиболее полная поэтическая летопись Отечественной войны 1812 года, написанная разными поэтами на протяжении XIX века. Среди них Г. Державин и Н. Карамзин, В. Капнист и А. Востоков, А. Пушкин и В. Жуковский, Ф. Глинка и Д. Давыдов, А. Майков и Ф. Тютчев и др.В книгу включены также исторические и солдатские песни, посвященные событиям той войны.Издание приурочено к 200-летнему юбилею победы нашего народа в Отечественной войне 1812 года.Для старшего школьного возраста.


Балтийцы в боях

С первых дней боевых операций Краснознаменного Балтийского флота против белофинских банд, поэт-орденоносец Депутат Верховного Совета РСФСР Вас. Лебедев-Кумач несет боевую вахту вместе с краснофлотцами и командирами Балтики.Песня и стих поэта-бойца зовут вперед бесстрашных советских моряков, воспитывают героизм в бойцах и ненависть к заклятым врагам нашей Родины и финляндского народа.С честью выполняют боевой приказ партии и советского правительства славные моряки Балтики.Редакция газеты«Красный Балтийский флот».


Владимир Высоцкий. Сто друзей и недругов

Эта новая книга о Владимире Высоцком и о его взаимоотношениях с современниками - некая мозаика его судьбы, уже десятилетия будоражащей соотечественников. Ее автор исследует жизнь и творчество Высоцкого многие годы. Здесь впервые рассмотрены контакты легендарного барда с А.Пугачевой, Н.Михалковым, Р.Виктюком, А.Иншаковым, Ю.Визбором, З.Церетели, Н.Белохвостиковой, К.Шахназаровым, М.Жванецким и другими известными личностями. Уникальный материал содержит глава "Отчего умер Высоцкий?".


Владимир Высоцкий. По-над пропастью

Кем же был Владимир Высоцкий? Гениальный поэт, хулиган, бабник, экзальтированный циник, нежный романтик, великий исполнитель, алкоголик и наркоман, блестящий артист - кто он? Творческие взлеты и падения, невероятная популярность, безумная любовь, агрессия - все этапы его жизни до сих пор вызывают множество споров. Каковы на самом деле были отношения с Мариной Влади? В чем причина расставания с первой женой Изой? Кто были его настоящие друзья, а кто - враги и предатели? Действительно ли его смерть случайна, или...? Он один отвечал за всех.


Сердце солдата

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Тихая моя родина

Каждая строчка прекрасного русского поэта Николая Рубцова, щемящая интонация его стихов – все это выстрадано человеком, живущим болью своего времени, своей родины. Этим он нам и дорог. Тихая поэзия Рубцова проникает в душу, к ней хочется возвращаться вновь и вновь. Его лирика на редкость музыкальна. Не случайно многие его стихи, в том числе и вошедшие в этот сборник, стали нашими любимыми песнями.


Лирика

«Без свободы я умираю», – говорил Владимир Высоцкий. Свобода – причина его поэзии, хриплого стона, от которого взвывали динамики, в то время когда полагалось молчать. Но глубокая боль его прорывалась сквозь немоту, побеждала страх. Это был голос святой надежды и гордой веры… Столь же необходимых нам и теперь. И всегда.


Венера и Адонис

Поэма «Венера и Адонис» принесла славу Шекспиру среди образованной публики, говорят, лондонские прелестницы держали книгу под подушкой, а оксфордские студенты заучивали наизусть целые пассажи и распевали их на улицах.


Пьяный корабль

Лучшие стихотворения прошлого и настоящего – в «Золотой серии поэзии»Артюр Рембо, гениально одаренный поэт, о котором Виктор Гюго сказал: «Это Шекспир-дитя». Его творчество – воплощение свободы и бунтарства, писал Рембо всего три года, а после ушел навсегда из искусства, но и за это время успел создать удивительные стихи, повлиявшие на литературу XX века.