Под мостом из карамели - [8]

– Вот видите, – подбодрила папу учительница. – Так что не переживайте. Я вам это сочинение после собрания отдам в семейный архив, вырастет Лета – почитаете и вместе посмеётесь. Дорогие родители, давайте решим, по сколько денег мы будем собирать на классные нужды. Строго добровольно, только те, кому позволяет материальное положение.

Домой папа мчался через дворы, не замечая мятной прелести морозных сумерек. Открыл дверь своим ключом. Из кухни выглянула бабушка.

– Летка дома?

– У себя в комнате, папье-маше своё раскрашивает. Уроки нам, как всегда, не заданы, только чтение и рисование.

– Повезло ей.

– Что такое? – нахмурившись, спросила бабушка.

– Ничего. Всё отлично.

– Пельмени будешь или сосиски?

– Сосиски? Кто-то из класса уже позвонил? Доложили?

– Проблемы с успеваемостью? – догадалась бабушка.

– И с ней тоже, – для сохранения семейного педсовета в тайне от ребёнка, папа прошёл не в ванную, а на кухню, и стал трясти на ладонь средство для мытья посуды. – В общем, у нас две новости.

– Одна плохая и одна хорошая? – бодро предположила бабушка.

– А ты оптимистка.

– Так, давай для начала успокоимся. Поешь. Ты не ответил, что будешь, пельмени или сосиски?

– Яйцо почесать под майонезом!

– Прекрати хамить, это не твой стиль.

Папа отёр одну руку о джинсы и принялся шарить по гжельским петушкам и дулёвским колобашкам. Как же он ненавидел это декоративно-прикладное искусство с его продажной народностью!

– Откуда опять это чёртова хохлома?! Я же все выбрасывал!

– Не трогай эстетику быта! – вскинулась бабушка.

– Слушай, я знаю, ты где-то заначила. Давай!

Бабушка лживо поводила глазами, потом сказала: «Отвернись», и, пошуршав в буфете, извлекла две сигареты. Оба молча заняли привычные позиции: бабушка воровски гнала дым в форточку, папа – в вытяжку над плитой. Бросили, не докурив. Бабушка помахала над головой, как пропеллером, кухонным югославским полотенцем. Закрыла форточку, оправила нейлоновый тюль.

– Представляю, как порадуются на берегах Гудзона, – вслух произнес папа то, что было главной мотивацией всех помыслов. – Удружила дочь родная, – он выключил вытяжку и вытащил из нагрудного кармана двойной листок в линейку. – На, почитай, о чём мечтает твоя внучка.

– «Кем я хочу стать», – прохрипела бабушка и поглядела на сына. – Надеюсь, не путаной, как её мать?

Папа открыл холодильник, вытащил, уронив на пол упаковку с сыром, закрученный полиэтиленовый пакет, засунул назад, смахнул блюдце с банки рыбных консервов, и, выругавшись, пнул дверцу, на которой брякнула бутыль аджики с высохшим ободком.

Дочитав сочинение, бабушка лицемерно потрясла головой и заглянула за сгиб листка, словно не обнаружила ничего ужасного и решила проверить, весь ли текст был доступен её вниманию.

– И что здесь такого? Ребёнок! Что ты хочешь? Вспомни, как ты мечтал возить песок на «зиле»?

– Что такого? Ничего. Нам любезно предложили написать заявление на бесплатные школьные обеды. Мы – семья, оказавшаяся в сложной жизненной ситуации! Можем не сдавать деньги на нужды класса! Ты бы видела рожи родителей! Особенно эту змею из пресс-службы президента. «Я в детстве мечтала пасть смертью храбрых!» Так кто тебе мешал?!

– Ну-ну, успокойся, – тревожно сказала бабушка.

– Успокойся! Пасть она мечтала. Неплохо в итоге пала. А депутат наш, оказывается, спал и видел охранять границу с собакой от внутренних врагов.

– И эта рептилия, ну, бывшая и.о., была? – боясь услышать ответ, просипела бабушка.

– Все были! Как нарочно, весь класс в полном составе, отложив дела большой государственной важности и общественной значимости. А всё ты со своими байками про кашу на обоях!

Бабушкины глаза забегали. Но она быстро подобралась и повела плечами:

– Да, мое послевоенное детство было трудным, я жила, как вся наша великая страна, верила…

– Прекрати, мы не на партсобрании.

Бабушка примолкла.

Папа поставил на плиту ковшик с водой, сварить эти чёртовы сардельки. Сардельки бурлили, как революционное подполье, вместе с ними кипела бабушка.

Сжевав зловеще лопнувшие колбаски с жареными макаронами и томатным соусом, папа открыл крышку кофемолки, потянул носом и устало попрекнул:

– Ну зачем ты Летке про эти обои рассказывала? Ведь лажа полная. Неправильно ребенка замотивировала.

– На обоях был хлеб, а не каша, – поправила бабушка и забрала кофемолку. – Давай, сварю.

Собственно, и рассказывать-то было нечего. Ну велел бабушке пятиклассник, сосед по коммунальной квартире №6, что в дом 71 по улице Садовой, держать ложкой в тарелке свою половину жидкой мучной каши, а сам в это время ел другую половину. Старый анекдот, даже не смешно. Ну попросил он же в долг кусок хлеба, и бабушка обвела горбушку химическим карандашом на обоях, чтоб потом вернул в тех же объёмах. Да, сообщил весь её блокадный класс в 1948 году, что мечтает быть поваром, коком, работать на хлебозаводе и мясокомбинате, буфетчицей на Финляндском вокзале, продавщицей в гастрономе и кассиром в булочной. Только одна девочка летчиком на истребителе захотела стать. И, как нарочно, открытый урок, проверка из роно. Ну и уволили учительницу за слабую работу по патриотическому воспитанию, отправили в тёплые края. Нет, куда услали педагога, бабушка Лете, конечно, не рассказывала. Но ребенок такой впечатлительный! Да еще с психологической травмой. На нервной почве – мать-зайчиха бросила собственное дитя, – внучка плохо ела, приходилось развлекать за столом, крутить над тарелкой с супом пустую мясорубку, читать книжки с картинками, вспоминать, как бабушка голодала и как потом покупала в лютый холод мороженое, потому что это была единственная сладость, которая продавалась не по карточкам. И сама же потом в газетах врала, что советские люди – самые закалённые, пломбир в стужу едят, удивляя иностранных гостей. Деточка, наслушалась бабушку глупую, тоже решила стать поваром, людей кормить! Но это всё пройдет!