Под миртами Италии прекрасной - [23]

Находясь в изгнании в Лондоне, дона Леонор (ее муж — отец Жулианы, граф Карл Август д’Ойенгаузен погиб — он был убит в Лисабоне еще в 1793 году) отправляет дочери отчаянное письмо, выдержка из которого приводится в статье М. Невеша:

«Это письмо предназначается только для Вас. Вы находитесь в величайшей опасности, и она будет еще большей, если Вы из добродетельных, но ошибочных побуждений сочтете необходимым разделить судьбу своего мужа. Я, как мать, имею на Вас права, которыми он не располагает, и, исходя из них, приказываю, чтобы Вы без промедления действовали так, как посоветует Ваша сестра Фредерика.

Жена в некоторых случаях может не повиноваться своему мужу, особенно тогда, когда в опасности ее честь и жизнь. Ваши достоинства, полученное воспитание еще позволяют Вам спасти свою честь; однако если Вы не последуете беспрекословно за своими сестрами, Вы погибнете сами и погубите их!

Укройтесь же у моего сердца, придите ко мне, пока не пронесется эта буря.

Граф мог бы очиститься от позора, о котором пишут газеты, только приступив к сбору оружия и боеприпасов для борьбы с французами. Но если его слепота такова, что ему кажется, будто можно отмыться от совершенных мерзостей кружкой воды, он заблуждается. Мир не глуп и принимает людей такими, каковы они есть. Его поведение было скопищем ошибок и самомнения, и, к несчастью, он запятнал грязью мою дорогую Жулиану…»

Но дона Леонор еще не знала всей правды о самой Жулиане.

«Графиня д’Ега была, действительно, хороша собой, — писал М. Невеш, что наводило на мысль о существовании в Португалии ее портрета, который он видел. — Стройная, изящная, с живым привлекательным лицом, она выделялась своей элегантностью на дворцовых праздниках и вечерах… В ее глазах горел влекущий огонь чувственности, волосы украшали сверкающие бриллианты…» Вскоре Жюно, прошедший в наполеоновской армии за несколько лет путь от солдата до генерала, смог не без тщеславия выставлять напоказ благосклонность, которой одарила его португальская графиня.

Когда в следующем, 1808 году французские войска были вынуждены уйти из Португалии, вслед за ними, спасаясь от ненависти соотечественников, вызванной их скандальным поведением, отбыла и семья графа д’Ега. «По странному стечению обстоятельств, как бы предвещавших судьбу графини, приведшую ее много позже в Россию, — сообщал автор статьи, — она отбыла из Лисабона на корабле русской эскадры, стоявшей на Тежу, под командованием адмирала Сенявина». (После заключения мира с Наполеоном в Тильзите Александр I дал согласие на участие в континентальной блокаде, направленной против Англии, с чем и было связано пребывание русской эскадры у берегов Португалии.)

О том, что графиня Строганова была возлюбленной французского генерала Жюно, говорили потом и в Петербурге. Молва приписывала ей также причастность к шпионажу.

Вот, однако, еще один небезынтересный документ, дающий представление о характере графини. Это — ее ответ на приведенное выше письмо матери:

«…Ваша Светлость научила меня следовать судьбе моего мужа. Ваша Светлость всегда, когда могла, следовала за моим отцом, и я, когда стараюсь поступать правильно, стараюсь подражать Вашей Светлости. Жестокие потрясения, переживаемые нашей несчастной Страной, принуждают нас покинуть ее на некоторое время. Блестящая и достойная карьера, сделанная графом, породила завистников и недоброжелателей, от которых нам необходимо удалиться на некоторое время… Я докажу своей Стране, что я — достойная дочь Вашей Светлости…»

Трудно сказать, чего больше в этих строках — аристократической гордыни или лицемерия. Покидая Португалию, отправляясь во Францию, граф и графиня д’Ега могли явно рассчитывать на то, что их услуги наполеоновской армии будут щедро вознаграждены. Действительно, им была назначена пенсия в шестьдесят тысяч франков, на которую они могли вести в Париже жизнь, существенно отличавшуюся от тех чуть ли не нищенских условий, в которых проходило в Лондоне изгнание доны Леонор.

Овдовев, Жулиана, как уже говорилось, в 1826 году вышла замуж за также овдовевшего к тому времени графа Строганова, с которым познакомилась еще в 1805 году в Мадриде, где граф д’Ега и ее будущий супруг представляли соответственно португальский и русский двор (об успехах у дам русского графа, напоминал Н. Раевский, есть строки в байроновском «Дон Жуане»).

Говорят, Ю. П. Строганова и в преклонные годы (в год смерти Пушкина ей исполнилось пятьдесят пять лет) сохраняла следы былой красоты. Очевидно, она сохранила и черты характера, проявившиеся в ее письме к матери. Благодаря публикации М. Невеша мы можем более живо представить себе еще один персонаж разыгравшейся в 1836–1837 годах в Петербурге трагедии, завершившейся смертью поэта. О позиции Строгановой в те дни свидетельствует направленная ею Бенкендорфу записка с требованием прислать в дом на Мойке жандармов для охраны вдовы… «от беспрестанно приходивших студентов».

В заключение своей статьи М. Невеш упомянул о «петербургском обществе, в котором затерялся след португальской дворянки», и добавил: «Возможно, исчезновение ее было сознательным, чтобы скорее забылась печальная слава, оставленная ею по себе в Португалии. Но в силу своей роковой судьбы она оказалась вовлеченной еще в одну трагедию. Пусть меня простят за то, что я воскресил сейчас ее память в связи с событием, навеки омрачившим этот период русской истории, повергшим в траур весь русский народ, — гибелью великого поэта России Александра Пушкина».