Под ливнем багряным - [74]

Между тем пронеслась в горячке суббота, незаметно пришло воскресенье, а до гроба святого Фомы было далековато. Но ширилось очистительное пламя, захватывая глухие углы и богом забытые норы.

Крестьяне Четэмской сотни, предводительствуемые Томом Берчстедом, напали на усадьбу присяжного Бедемантона, жители Фавершема с портным Джоном Гарднером во главе навели порядок в своей общине, Томас эт Равен из Рочестера захватил несколько кентских рыцарей и под угрозой тюрьмы заставил их присягнуть на верность народу.

И так было повсюду: деревни, сотни, города — длинный перечень дерзких подвигов и имен.

В понедельник, одиннадцатого, стали подниматься жители Бленгетской, Тенгемской, Уингемской, Кингемфордской, Кренбрукской, Тендерденской, Лонгбриджской сотен. И, как везде, выше крыш взлетала черпая копоть. Вместе с податными списками трещали в огне протоколы судов и ренталии. Только книги уже не швыряли в костры. Повсеместно распространился строгий наказ «Большого общества»: оберегать от уничтожения и порчи запечатленную в буквах премудрость господню, нравоучения седой старины, героические сказания ближних и дальних народов. Взирая с прискорбием на разорение милых желудку и сердцу аббатств, изобильных вином, пшеницей и шерстью, прилежные летописцы не уставали повторять, что первым делом гнев озверелой невежественной толпы обрушивался на священные манускрипты. Память, травмированная пережитым страхом, явно подвела почтенных хронистов. Пергаментные портфели с денежными документами — единственное, что искала на полках либрариев вооруженная беднота. Ветхих рукописей, переплетенных в отполированную до блеска кожу, не коснулась злонамеренная рука. Там и остались они, где стояли, благополучно пережив все превратности долгих столетий. Уцелели и хроники, без коих едва можно было воссоздать удивительные метаморфозы тех незабываемых дней.

— Быстрее, быстрее! — понукал побледневший от бессонницы Тайлер.

Его губы потрескались, запеклись коркой, покраснели окаймленные свинцовой тенью глаза. Даже конь его и тот до того отощал, что выступили полукружия ребер.

Когда с возвышенности вдруг распахнулась долина Стаура с каменным мостом и купами ив, отливающих серебром, Уот сомкнул воспаленные веки. Поля цветущей горчицы, уступами нисходящий к реке виноградник, могучие башни в радужной дымке — все было как сон среди бела дня.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ДЖОН ПРАВДИВЫЙ

Джон Пастух, некогда священник церкви св. Марии в Йорке, а ныне в Колчестере, приветствует Джона Безымянного, и Джона Мельника, и Джона Возчика и просит их, чтобы они помнили о коварстве, господствующем в городе, и стойко держались во имя божие, и просит Петра Пахаря приняться за дело и наказать разбойника Хоба и взять с собой Джона Правдивого и всех его товарищей и больше никого — и зорко смотреть на одну только голову и ни на какую больше.

Письмо Джона Болла

И сбылось по слову его: двадцать, если не более, тысяч собрались в Мейдстоне, и явились к тюрьме, и распахнули перед узником двери. Стража, едва прознав о приближении такой силы, поспешно бежала. Ворота и те остались незапертыми. Мечи, протазаны валялись в дикой траве, вымахавшей в рост человека, под зубчатой стеной.

Двор опустевший, солнечным жаром облитый, песня жаворонка невидимого и тишина, вдруг воцарившаяся после лязга и гомона, пронзительная, тугая, как натянутая для выстрела тетива. Рядом с колодезным срубом сталью поблескивал чертополох. Скромный цветочек алел запекшейся каплей. И белое облако, словно вестник желанный, парило в слепящей голубизне.

Джона Болла, а за ним и других заключенных бережно вынесли на середину двора. Заросший, босой, закрываясь рукой от непривычного света, он приготовился к проповеди, но не сумел преодолеть волнения. Растроганно, как патриарх на внуков и правнуков, взирал на обнаживших головы вооруженных людей. Строги и сосредоточенны были их лица, но радостны и беспечны доверчивые глаза.

— Братья мои, — начал Болл, и собственный голос показался ему чужим и далеким. — Добрые мои англичане!.. Прошу вас лишь об одном. Доведите до благополучного конца начатое дело. Не бросайте его на полдороге. Вас так легко обмануть фальшивой улыбкой и лживыми обещаниями. Не доверяйтесь никому, кроме Джона Правдивого и верных друзей его… Тернист и долог путь к правде, не раз и не два вам захочется остановиться, передохнуть, а то и вовсе вернуться назад, когда покажется, что цель достигнута, враги отступили, победа, как спелое яблочко, сама готова упасть в ваши руки. Сохрани нас, боже, от такого соблазна! Не отдохновение, но лютую смерть обретете вы под кровлей родного дома. Смерть и рабство, а рабство хуже, чем смерть, подстерегают вас под каждым кустом, принимая соблазнительные обличья. Не обольщайтесь! Крепитесь! Только свободными вы сможете возвратиться к вашим женам и детям. Добыв свободу для них, вы и сами почувствуете, что значит свобода… Теперь идите, я все сказал.

— Благослови, отец! — послышался откуда-то из задних рядов зычный, уверенный голос.

Людская масса зашевелилась, пришла в движение, неохотно раздавшись, образовала проход, и Джон Болл увидел, как от ворот прямо к нему направился широкоплечий, ладно скроенный человек с оловянным образком снятого Христофора поверх кольчуги.