Под ливнем багряным - [73]

— Спокойно, братья, не петушитесь. — Тайлер перебросил дубинку владельцу. — Этот маленький урок преподан для вашей же пользы. Надеюсь, вы усвоили азы военной дисциплины? Возможно, однажды это спасет кому-то из вас жизнь… А теперь, брат Роберт, веди отряд… Запомните крепко, ребята, только став настоящими бойцами, мы сможем добиться победы.

Он кивнул на прощание и ускакал, вздымая фонтанчики пыли. Вытянутая тень всадника и коня, слегка приотстав, летела к осажденному замку. Как темная туча, низринутая с лучезарных высот. Юркие ласточки неслись перед напруженной конской грудью, подобно дельфинам, направляющим путь корабля. Сухо, знойно стрекотали кузнечики в пшеничных полях по обе стороны от дороги.

Еще не засветилась в полную мощь нежно мерцающая в светло-зеленом небе Венера, как пала обреченная цитадель. Ее немногочисленный гарнизон, которым командовал доблестный рыцарь Джон Ньютон, сражался с достойной твердостью, но превосходство нападающих было слишком очевидным. Понеся незначительные потери, повстанцы овладели сначала барбиканом, затем внутренним двором. Защитники последней башни, видя бесполезность дальнейшего сопротивления, сложили оружие.

Победители проявили великодушие. Принудив пленных поклясться в верности королю и общинам, они отпустили их на все четыре стороны. Злополучного Беллинга извлекли на свет божий из каменного колодца и, подняв над ликующей толпой, пронесли на руках до внешних ворот. Справедливость восторжествовала: свободный горожанин был возвращен Грейвзенду. С этого момента имя его, прогремевшее на всю Англию, ни разу не упомянуто в хрониках. Для славы, как и для жизни, отведен скупо отмеренный срок.

Верный себе Уот Тайлер не дал людям даже короткой передышки. Ловя последние отблески отгоревшего дня, до предела наполненного волнующими событиями, он вывел войско на кентерберийскую дорогу. Задержал коня возле покосившегося распятия, пропуская вперед кентцев, эссексцев и матросов из Суффолка, ненароком ввязавшихся в жаркое дело. Вровень со звездой наливался оранжевым светом пребывавший в первой четверти месяц, и ржавая полоска еще не остыла над холмами лесистыми и мрачным замком, канувшим в забытье. Мелькающие лица едва угадывались, неровно качались копья над черной змеей, растянувшейся на добрую милю, значки и флаги смазала мгла. Скупо посверкивала сталь нагрудников, скрипела кожа, бряцали, задевая друг друга, добытые в бою алебарды.

За колонной, чьи дозоры давно поглотила непроглядная синева, громыхали колеса трофейных фургонов. Оттуда доносился нарочито визгливый смех. За войском всегда следует обоз, а с обозом — удалые подруги солдата, близость смерти особый вкус придает торопливой и жадной ласке. Она как легкая горчинка в черном испанском вине, как запах полыни, влекущий, тревожный, которым наполнен остывающий воздух.

Бивуаком расположились в стороне от дороги, на опушке дубравы, когда в полный голос запели сверчки и козодой отозвался испуганным всхлипом. Солнце почти достигло высшей точки, и поход возобновился. В городках и замках, прихотливо разбросанных по равнине, призывно наигрывали колокола. Все чаще встречались паломники, идущие поклониться мощам Фомы Бекета. Постукивая посохом, вереницей проходили слепые, ковыляли увечные и хромые, подскакивая на костылях. Печальный ослик катил тележку с паралитиком. За ней скакал, глотая пыль, гримасничающий идиот с незаживающей язвой на подбородке.

И каждый лелеял надежду на чудо, терпеливо снося все тяготы пути. Губы шептали молитву, скорбные, наполненные слезами глаза светились экстазом.

Одни слепые, не веруя уже в чудо прозрения, брели своей непостижимой стезей.

Богатые богомольцы в сопровождении слуг трусили на мулах, лаская взоры яркими красками дорожных блио, обшитых волнообразной каймой фестонов. На дамах были соркени, подчеркивавшие округлые груди, и контрастные по цвету платья из тонкого камплина. Лишь драгоценностей недоставало по понятным причинам. Затейливые цепочки, тяжелые, усыпанные блескучими камешками браслеты, ажурные серьги венецианские, перстни с камеями — все эти приманчивые безделушки остались дома за семью замками, а то и в кувшине, зарытом где-нибудь под заветным деревцем.

Крестьяне и подмастерья тащились пешком, шаркая остроносыми башмаками с короткими, спущенными на манер чулка голенищами. У них и сукно было погрубее, все больше зеленое или коричневое, и свое добро они несли на себе. Бесконечные узелки, привязанные на конце посоха, сумы из дерюги и сыромятной кожи, корзинки из лыка.

И всякий раз кто-нибудь выскакивал из рядов, останавливал богомольцев, и прямо средь дорожного гама и пыли начинались расспросы: кто, куда и зачем? Выяснение личности заканчивалось обычно повторением чуть ли не по слогам присяги на верность. Кто с испугу, но большая часть с чистой душой обещали хранить верность королю Ричарду и общинам и не признавать королем ненавистного Гонта. Постепенно требования возрастали, ибо по мере приближения к Кентербери ряды повстанцев пополнялись все новыми и новыми волонтерами. В каждом селе, в каждой сотне, мимо которых следовало народное войско, объявлялись борцы за правду. Положив руку на Библию, они клялись встать под ее святое знамя по первому зову и привлечь к общему делу друзей и соседей. И еще они давали твердый обет, что не допустят в королевстве никакого другого налога, кроме пятнадцатой деньги, которую только и знали отцы и деды. Присягу принимали вожди: Тайлер, Шерли, Боб Кейв. В походном строю мужала и крепла народная воля. Свободные йомены сами указывали повстанцам дома, где засели изменники: коллекторы «разбойника Хоба», лихоимцы-законники, доносчики-присяжные. И вновь приходилось задерживаться, творя скорый и праведный суд. Ползущая по дороге колонна все вытягивалась и вытягивалась, одни ждали, другие догоняли, возникали заторы, путалась упряжь, сталкивались арбы. Джон Шерли едва не загнал своего жеребца, перелетая от авангарда к хвосту, от арьергарда назад к голове. Конь был весь в мыле, предводитель сорвал голос, но положение ничуть не улучшилось. Скорее напротив: чем дальше вытягивалась походная колонна, тем медленнее становилась ее неторопливая поступь.