Под крышкой гроба - [13]

— Зачем ты оставляешь за собой след шире Гудзонова залива?

— А почему нет?

— Потому что тебе есть что скрывать. Деньги, например. — Ли остановился и толкнул меня в подворотню какой-то конторы. — Твой французский — совершенство, приятель. Сколько еще языков ты знаешь?

Пожав плечами, я с любопытством посмотрел на него.

— Несколько.

— Турецкий?

Я кивнул.

— Какой-нибудь из арабских?

Я снова кивнул.

— А в чем дело?

— В последнее время в газетах появились интересные сообщения. Дог, ты слыхал что-нибудь о наркотиках?

Выражение моего лица стало таким холодным и суровым, что он невольно отшатнулся.

— Не употребляю, — отрезал я.

Ли сжал зубы так, что губы вытянулись в нитку, но не отступал.

— На то должна быть какая-то веская причина, если человек выпадает из виду или внезапно возникает, как ты. Я думал, что знаю тебя. Во время войны я, пожалуй, знал, но теперь я, кажется, ни черта не понимаю. Ты для меня загадка. Что случилось, Дог?

— Мы все немного повзрослели, малыш.

— Ладно, Бог с тобой. Все-таки мой хвост при мне и верно мне служит. В этом твоя заслуга. Ты меня растряс, больно лихо едешь. Может, я такой же заводной, как и ты. Не обижайся, что я сперва труханул и начал пороть горячку. Я просто живу на других скоростях. Набить шишки легко, да проходят они не скоро. С тобой я все время озираюсь. Начинаю уже думать, не в небе ли я опять и не появится ли надо мной тень в ясный день.

— Правильно думаешь. Не высовывай голову из кабины, и ее не оттяпают.

— Это первое, что ты мне сказал. У меня и сейчас мороз по коже. Не хочется говорить о войне.

— Война везде, — заметил я.

Он взглянул в мои глаза, невольно вздрогнул и поднял повыше воротник плаща.

— Будь по-твоему, старик. Я так понимаю, что я тебе не очень-то нужен, так что я отваливаю и берусь за работу. Уговор на вечер остается в силе?

— Конечно. Хочу встретить всех твоих.

— Веди себя поприличней, а? Они все шишки. Неуже-' ли ты правда оденешься в салоне Барни?

— Разве не все там одеваются?

Ухмыльнувшись, Ли остановил такси и открыл мне дверь. Услыхав, как я сказал водителю ехать к Барни, он досадливо мотнул головой.

Первый нью-йоркский небоскреб был построен в центре, на Двадцать Третьей улице. Его назвали Флэтайрон Билдинг. Вычурное, старомодное здание треугольной формы поднялось на южной стороне Двадцать Третьей улицы, на месте пересечения Пятой авеню и Бродвея, величественно взирая на разрастающийся город. Прошло несколько десятков лет, и его глаза-окна погрустнели и замутились от пыли, поднятой новыми поколениями. Имя унылого здания было почти забыто историей, но само оно, повидав всякого за многие годы, стояло, как миниатюрная крепость посередине муравейника.

На семнадцатом этаже, в центральной угловой части здания был расположен офис Эла Девеккио. Дверь запиралась на три замка, и ее украшала золотая пластинка со скромной надписью «Л.Д.В., Инк.», очаровательно необъяснимой, не поощряющей разного рода рекламных агентов, однако, весьма известной в определенных кругах.

В комнатах, оборудованных новейшей делопроизводительной техникой, работали две секретарши и старик в допотопных нарукавниках и с зеленым козырьком над глазами. Кабинет Эла находился в самом углу треугольника, откуда он смотрел на город, как капитан на море с мостика своего корабля. В помещении все так же булькала кофеварка, маленький холодильник был все так же забит импортными колбасами и сырами, а на полках теснились все те же книги с математическими формулами, понятными разве что самому Эйнштейну. Здесь находились два тех самых кресла-качалки, которые стояли у Эла в полевом штабе в Англии во время войны. Сколько генералов мерно покачивались в этих креслах, принимая свои военные решения.

— Испытываешь ностальгию? — спросил Эл.

— Ты слишком поздно родился, приятель.

— Пожалуй, — улыбнулся он. — Кофе хочешь?

— Спасибо, нет.

— Итальянской салями не хочешь? Получили на той неделе, духовитая как черт. Поешь, будешь благоухать целый день.

— Ага. До сих пор помню, как ты меня угостил в последний раз.

— Ну и дух был, особенно когда рыгнешь в противогаз.

— Ядреный. Как вы, итальяшки, только едите такую снедь?

— А вы, ирландцы, чем питаетесь? Похлебкой из солонины, капусты да разварившейся картошки. Крестьянское варево.

— Ничего подобного, это — еда людей с достатком.

— Думаю, ты можешь теперь позволить себе кое-что получше.

— Рад, что ты провел расследование, капитан.

— Я всегда знал, что ты далеко пойдешь. — Он налил себе кофе и опустился обратно в кресло. — Ты знаешь, незаметный итальянец из бедного квартала часто размышлял, как устроен парнишка из богатой семьи. В форме мы все казались на одно лицо, однако разница оставалась.

— Ну и как же этот итальянец с бедной окраины ощущает себя на старом месте?

— Великолепно. Я утер нос всем, кто остался из старой гвардии. Люблю, когда мне завидуют. Они думают, я связан с мафией.

— Ты их разубедил?

— Зачем? Так они меня больше уважают, особенно новички.

— Если крестные отцы узнают правду, тебе не поздоровится.

— Однажды пытались узнать. Я заставил их себя уважать.

— Как?

— Просто. Я сослался на тебя.

— Представляю, какое это произвело впечатление.