Под крылом - океан - [24]

Глебов вышел в левый пеленг к ведущему пары, Миловидов стал в правый пеленг с ведомым.

Они шли в плотном строю, так что хорошо было видно лица летчиков. Экипаж «ласточки» рад был этой встрече над океаном. Миловидову улыбались с блистеров кормовой кабины, в приветствии вскинули руки пилоты из передней кабины.

Обнять бы их, расцеловать каждого, но вместо этого Миловидов должен был выдерживать безопасный интервал полета.

Русская натура: правый пилот ведомого экипажа тут же извлек откуда-то снизу ярко-малиновый термос. Отвинтил сверкающую крышку, что-то налил в нее. «Будешь?» — приподнял он крышку, будто предлагая тост за встречу.

Миловидов провел ладонью по шее, показал в сторону корабля: своего хватает!

Летчик заулыбался, закивал: понял! понял!

В сомкнутом едином строю, взрывая небо громовой волной, самолеты прошли над крейсером. Рядом с «ласточками» палубные самолеты казались игрушечными.

«Ласточки», покачивая крыльями, приветствовали и прощались с экипажем корабля, разворачиваясь на курс к родным берегам. «Пойдем с нами!» — позвал за собой правый пилот. «Нет, мне туда!» — показал Миловидов себе за плечо.

— Ноль тридцать пятый, возвращаемся!

Миловидов еще раз вскинул руку, теперь уже прощаясь с «ласточкой», перевел самолет в набор высоты, занимая место ведомого в паре с Глебовым.

— Семьсот первый! Возвращаемся! Заход на посадку!

— Семьсот первый, паре роспуск! Разрешаю посадку с ходу.

Впереди по курсу, будто на крыльях полетной палубы, вспенивал форштевнем океанскую зыбь родной крейсер. Плоскость посадочных площадок казалась с высоты полета спичечным коробком, затерявшимся в зыби волн.

После посадки пары стишилось над океаном — короткие минуты перед очередной волной громовых раскатов. Светило солнце, плыли одинокие облака, небо было похоже на высокое зеркало, в котором отражалась васильковая синь тихого озера с медлительными парусами прогулочных яхт. Мир жил, радовался, благоухал, но он, как и все живое, нуждался в защите, в доброй, созидательной, справедливой силе.

И впервые за время плавания майор Миловидов отметил про себя, что притяжение полетной палубы нисколько не меньше притяжения земли.

С высоты полета

1

Эх, не вылетать бы совсем в такой вечер! Это была пора летучего, едва уловимого межсезонья, когда зима больше не страшна, сполна взяла свое, отбушевала. Не. сегодня завтра оживет солнце, смахнет с сиротливых полей выветрившийся, пожелтевший снег, и зазвенит все кругом, заиграют солнечные блики, качнется, переступая на голой ветке, скворец-перезимок.

Майор Игнатьев стоял у окна прокуренной каптерки и молча смотрел на падавший в развале света снег. Похоже, зима давала свой прощальный бал. В затишье снежинки казались крылатыми, долго кружились перед приземлением, словно выбирая себе место. Но начнешь взлетать — устремятся они белыми молниями в лобовое стекло, вытянутся длинными стрелами в луче прожектора, и ничего впереди не увидишь.

А взлетный курс держать по дальним ориентирам!

Ладно, черт с ним, взлететь с горем пополам еще можно. Все-таки ты на земле, чувствуешь ее, родимую, не уйдет она из-под тебя неожиданно. А садиться как? На посадке смотреть надо, ловить сантиметры, но попробуй поймай их с завязанными, считай, глазами!

И полет-то пустяковый — в «зону»: крутнуть над деревенькой — на карте желтый, с копейку, кружок — пару виражей и через полчасика вернуться домой. Но ведь взлетать и садиться все равно надо. Простейший полет, если бы не этот снег, если бы не завтра Восьмое марта!

Накануне праздника тренировочные полеты обычно закрывали. Мало ли что может случиться! А тут командиром полка пришел молодой «академик» и поломал традицию. Летчики ходили недовольными: пусть ничего страшного не произойдет, всего-то сядет экипаж на запасной аэродром, но останутся семьи без мужчин. Какой тогда праздник, тем более женский день?

— Посадили бы его самого на запасном! — Это пожелание Игнатьева относилось к уже взлетевшему командиру полка. Правда, тот взлетал, когда снежок только начинался. А вернется часиков через десять — к тому времени снег уже может пройти.

Каким-то образом стало известно, что старший начальник из высокого штаба, прежде чем разрешить полеты, заколебался: метеоролог давал ухудшение погоды. Но командир полка настоял на своем.

А через два часа после начала полетов пошел снег. Звонить генералу и отрабатывать решение назад — исключено. «Ты что, — скажет, — полком командуешь или голову мне морочишь? Отряда тебе и то много!» И пока летали. А снег все усиливался.

— Присылают сюда всяких ухарей звезды хватать! — Голос у Игнатьева гулкий, прямо-таки маршальский, а с виду ничего богатырского: худощав, немного выше среднего роста. Меховая куртка сидит на нем с запасом, еще одного такого застегнуть хватит. Не ахти какая сила у командира, а лайнер водит весом в десятки тонн.

Красноватая лампочка под низким потолком тускло освещала сидевший за столом экипаж. Перед каждым — сумка с летной экипировкой: шлемофон, кислородная маска, перчатки.

Летчики ждали, когда заправят самолет топливом, почти все курили. Слушая командира, молча соглашались с ним: «Да, лучше бы, конечно, сейчас дома сидеть!»