Под крылом - океан - [18]

— А наши указания не в счет?

— Так и надо говорить: ослушался! — продолжал Антоненко с прежним пристрастием. — Мы говорим: инициатива, творческий поиск, яркая индивидуальность! Но вот на деле человек проявил профессиональную смелость, а мы сразу его на отсидку!

— Пусть подумает, только на пользу пойдет.

— О чем думать? Человек, как и вообще жизнь, всегда во взвешенном состоянии противоречий: если уступает мужество, наступает трусость; прекращается движение — начинается застой; если не поиск, то догма. О какой нормальной жизни можно говорить?

Меньше всего ожидал Вязничев, что его когда-нибудь станут упрекать в подавлении инициативных летчиков.

Антоненко можно понять: он не только летчик, но и исследователь. У него свой взгляд, свои пределы свободы действий. А у командира свои.

— Индивидуальность, но не индивидуализм! — возразил Вязничев. — Мы люди военные. Не карьера, а служба. Как говорится, щит Родины. От каждого из нас требуется, чтобы в любой момент встать и принять на себя удар! Встать насмерть! А если он думает о карьере, о том, как лучше устроить свое благополучие, легче жить, разве он встанет насмерть? Нет, это не броня, а глина.

— Юра, у тебя есть основания так думать о Миловидове?

— Оснований нет, но есть сомнения: ему приказ, а он станет думать…

— Дорогой товарищ полковник! И ты прекрасно знаешь, сколько из-за сомнений в людях и под эту марку — не за вину, а по подозрению вины — оттесняли честных и порядочных людей за борт жизни. Только за то, что они немного не так думали, потому что видели чуть дальше.

— Олег Григорьевич, мы, кажется, перешли на обобщения.

— Да, Юра, без них не обойтись. Вернемся к Миловидову. Когда вы там затеете с ним разбирательство, не забудьте пригласить меня. Я дам ему характеристику: молодой, перспективный, отлично летает, в сложной обстановке действует смело и решительно, строго соблюдает требования инструкции по пилотированию самолета. Слушай, Юра! — как осенило вдруг Антоненко. — А зачем вам разбираться? Давай мы возьмем к себе Миловидова!

Вязничев не так скор был на ответственные решения: этого отдать — а кого пришлют?

— Пока повременим, — после некоторого раздумья ответил он.

Этим разговором и был решен в принципе вопрос с Миловидовым.

10

После перерыва в полетах вертикальщики восстанавливали технику пилотирования сначала на обычных истребителях наземного базирования — были и такие самолеты в их полку.

Контрольный полет Миловидову дал сам Вязничев.

В первые секунды отхода от земли, в тот момент, когда прямая разбега истребителя как бы переламывается и самолет будто опирается на кончик оранжево бьющего конуса пламени, круто нацеливается в небо, полковник Вязничев услышал удар в правую стойку шасси. Будь это не спрессованные в скорость и мощь секунды взлета, а, скажем, горизонтальный полет, полковник Вязничев и в своей кабине инструктора, конечно бы, уточнил у летчика, что это был за удар. Но сейчас не до уточнений, а взгляд на приборы: техника безотказно работала! Самолет уверенно и броско врывался в голубую высь, и впереди, словно раскатываясь ковром, отдалялась четкая линия горизонта. На этой прекрасной, надежной, проверенной годами работы машине все системы работали всегда безотказно. Но полковник Вязничев уже не мог не думать об этом ударе. Что могло быть: выстреленный из-под переднего колеса дикарь щебенки? скол бетона от плиты? или птицы? Скорее всего, крупная птица из прибрежной фауны…

Но самолет пока шел без отклонений от нормы. И доклад Миловидова прозвучал без тени тревоги, звонко и понятно:

— На первом, убрал, выключил, нейтрально!

Но только минуло две-три секунды, после того как началась уборка шасси, самолет резко стало заваливать в правый крен. В первый момент Вязничев решил, что это Миловидов так отчаянно крутанул машину.

— Ты куда? — перехватил он ручку управления.

— Сама затягивает!

— Отпусти ручку!

И точно теперь Вязничев почувствовал по разом возросшей нагрузке всю силу кренящего момента. С трудом им удалось вернуть машину в прямолинейный полет.

— Докладывай руководителю!

Это первая заповедь в авиации: что ни случается в воздухе, сразу информация на землю. Чтобы не осталось неизвестным непредвиденное развитие кризисной ситуации. А сам Вязничев без раздумий перевел кран шасси на выпуск.

— Самолет кренит вправо!

Этот доклад резанул слух в привычной разноголосице радиообмена. Эфир сразу умолк, как умолкает птичий гомон при близком выстреле.

А на голубом колере высоты еще не успел развеяться пунктир форсажного следа. Теперь вели радиообмен только двое.

— Самолет удается удержать? — Это четкий вопрос майора Глебова. За ним угадывалась решительная команда на покидание самолета.

— Удается! — И будто срезало наполовину неожиданный выброс высокого напряжения.

Больше руководитель полетов ничего уточнять не стал. Там, в кабине истребителя, кроме Миловидова Вязничев. Что надо, он скажет сам.

Его узнали бы и без позывного — по замедленной манере разговора. Как только у Вязничева затруднительное положение, будь то на земле или в воздухе, он начинал тянуть слова.

— Кренение возникло во время уборки шасси…