Под кожей - [16]

— Нет. Просто я почти уже выучился на врача, но бросил учебу, так что меня можно, пожалуй, назвать ненормальным. Радетели думают, что я так и продолжаю учиться в институте. Они позволили мне уехать далеко от дома и заплатили за мое обучение кучу денег. Я должен был стать доктором, для них это очень важно. И не просто доктором, специалистом. Я писал им в письмах, что мои изследования подвигаются очень гладко. А сам пил пиво и читал книги о путешествиях. И теперь я здесь, путешествую.

— И что же думают об этом ваши родители?

Он вздохнул опустил взгляд к своим коленям.

— Они ничего об этом не знают. Я приучал их. Так много недель от письма до письма, потом еще больше, потом еще. И всегда писал, что очень занят изследованиями. Следующее письмо я пошлю, когда возвращусь в Германию.

— А ваши друзья? — упорствовала Иссерли. — Неужели никто не знает, что вы отправились на поиски приключений?

— В Бремене — до того, как я уехал учиться, — у меня было несколько хороших друзей. И в медицинской школе я знаком со многими, кто хочет стать специалистом и разъезжать на «порше».

Он встревоженно повернулся к ней, хоть Иссерли и прилагала все силы к тому, чтобы оставаться спокойной.

— Вы хорошо себя чувствуете?

— Да, прекрасно, спасибо, — пропыхтела она и перебросила тумблер икпатуа.

Поза, в которой сидел стопщик, — повернувшись к ней, — сказала Иссерли, что повалится он на нее. И приготовилась к этому. Правой рукой она держала руль, твердо и крепко. Левой оттолкнула падавшее тело назад, в прежнее его положение. Водитель шедшей за ней машины наверняка решил бы, что пассажир Иссерли полез к ней с поцелуями и получил отпор. Целоваться в идущей полным ходом машине опасно, это все знают. Иссерли узнала еще до того, как научилась водить, — прочитала в древней книжице, излагавшей американским подросткам правила дорожной безопасности. Потребовалось немалое время, чтобы вполне понять эту книжку, она не одну неделю кряду изучала ее под лепетание включенного телевизора. Совершенно невозможно предсказать, когда телевидение прояснит для тебя что-то, чего не смогла прояснить книга — особенно если куплена она на благотворительной распродаже.

Стопщик снова навалился на нее. Она снова оттолкнула его. «Автомобиль не место для ласк, объятий или “петинга”» — утверждала книга. Для того, кто еще не освоил язык, предписание загадочное. Однако Иссерли довольно быстро выяснила, в чем тут дело: помог телевизор. По закону ты можешь делать в машине все, что захочешь, хоть совокупляться — при условии, что она в это время стоит на месте.

Приближался съезд с шоссе, Иссерли включила левый поворотник. «Бумп» — произнесла голова стопщика, врезавшись в стекло пассажирского окошка.

До фермы она добралась после шести. Енсель и еще пара мужчин помогли ей вытащить стопщика из машины.

— Лучшее твое достижение, — похвалил ее Енсель.

Иссерли устало кивнула. Он всегда так говорил.

Пока эта троица грузила обмякшее тело водселя на поддон, Иссерли нырнула назад, в машину и, изнывая от желания лечь, повела ее в неосвещенную тьму.

3

На следующее утро Иссерли разбудило нечто необычное: солнечный свет.

Как правило, ей удавалось проспать ночью лишь несколько часов, после чего она обнаруживала, что лежит, широко раскрыв глаза, в клаустрофобной тьме, а перекрученные мышцы спины держат ее заложницей постели, грозясь острой, точно игла, болью.

Теперь же она лежала, помаргивая, в сиянии солнца, взошедшего, по всему судя, уже довольно давно. Стены чердачной, втиснутой под острую крышу викторианского коттеджа спальни Иссерли, оставались вертикальными лишь до половины их высоты, а дальше под резким углом сходились вместе с кровлей к коньку. Оттуда, где лежала Иссерли, спальня ее выглядела шестиугольной каморкой, освещенной совершенно как сота сквозистого улья. За одним открытым окном виднелось безоблачное синее небо, за другим — сложная архитектура нагруженных свежим снегом ветвей дуба. Воздух был тих; давно утратившая хозяев, свисавшая с оконных рам паутина колыхалась едва-едва.

Только через минуту-другую Иссерли удалось расслышать почти инфразвуковое гудение жизни, которая шла на ферме.

Она потянулась, покряхтывая от неудобства, отбросила ногами одеяло. Лучи солнца проникали в спальню под таким углом, что самые теплые из них падали на кровать Иссерли, и потому она полежала немного, раскинув косым крестом руки и ноги, нежа свою голую кожу.

Стены спальни также были голы. Ковер на полу отсутствовал, лак на тонких, старых, деревянных, так и не сведших знакомства с ватерпасом половицах, тоже. Под одним окном поблескивала на полу лужица инея. Иссерли, из чистого любопытства, взяла стоявший у кровати стакан воды, подняла его к свету. Вода в стакане еще оставалась жидкостью — почти.

Иссерли выпила ее, хоть вода и похрустывала, вливаясь ей в горло. После того как она неподвижно пролежала в постели всю ночь, предоставив Природе шествовать избранным ею путем, кровь в жилах Иссерли только что не вскипела — что и будет продолжаться, пока она не заставит свое тело переключиться на дневной метаболизм.

Пока же тело было примерно таким же теплым, как полярный гусь.