«Под этим небом черной неизбежности…» - [3]
Шрифт
Интервал
Веселый тополь крону наклоняет
И черный дрозд поет себе, поет.
Святая обычайность захолустья.
О, странствия мои! Мои пути!
Здесь как-то странно говорить о грусти,
Искать чего-то, зная — не найти.
1953
«Вереск зацвел у дороги…»
Вереск зацвел у дороги,
Недалека и зима.
Черствый, отрывисто-строгий
Ветер обходит дома.
Если по-детски ты плачешь,
Это еще не беда…
Что-то поглубже запрячешь
И позабудешь — куда.
1953
«Шарманка старая, печали тайной ящик…»
И старенький вальс недоплакав,умолкнет шарманка вдали.Сергей Маковский.
Шарманка старая, печали тайной ящик,
Ты плачешь вечером над жизнью настоящей.
Средь каменных дворов и сонной толкотни,
Когда в домах дрожат урочные огни.
Ты на одной ноге, как инвалид военный,
Поешь о памяти и грусти сокровенной.
Ты детских слез укромный уголок,
Чердачной нищеты дрожащий огонек.
В баварском городке, проездом, ненароком,
Пишу я о тебе как будто бы с упреком.
С протяжной хрипотой ты выдуваешь звук —
Наука горечи и алгебра разлук.
1953
«Что пишу — никому не нужно…»
Что пишу — никому не нужно.
И заря догорает зря.
Гроздь винограда на ужин,
Крепкий чай и два сухаря.
Мне все снится: я в странном каком-то
Белом городе без людей.
А рядом, в прохладной комнате,
Райский поет соловей.
1953
«…И опять всё то же — пустая…»
…И опять всё то же — пустая,
Германская тишина.
Льдиной медленной день растаял
У бессмысленного окна.
Если хочешь — молись. Не можешь?
Там в закате сияет крест.
Разве сердце свое положишь
В этот черный чужой подъезд?
Вновь задымленный день уходит.
Одиноко стучит клюка,
Изо всех надоевших мелодий,
Надоедливее — тоска.
1953
«Ахматова, Блок, Гумилев, Мандельштам…»
Ахматова, Блок, Гумилев, Мандельштам…
Сожженные годы. Сожженные люди.
Серебряный век начинается там,
А век золотой? Не мечтанье ль о чуде?
Какие стихи и какие слова!
Полет лихача по снегам голубеющим.
Кровавый закат отражала Нева…
Теперь только ветер, забвением веющий.
1922–1952
«Ненужный свет залег давно…»
Ненужный свет залег давно
И месяц просится, ныряя
В подслеповатое окно
Полузабытого сарая.
Там не лежит уже никто,
Соломы клок остыл и высох.
И только ветхое пальто
Шевелят, пробегая, крысы.
Проходит мимо и свистит
Неумудренный обыватель.
Он должен ровно к десяти
Улечься дома, на кровати.
Кому сказать и чем помочь?
Уткнувшись головой в подушку,
Он слышит, как колотит ночь
В сторожевую колотушку.
1953
«В пустоте, в темноте, в мелочах…»
В пустоте, в темноте, в мелочах,
В этом мире, что кровью пропах,
В этом вот человеке в пальто,
Нечто есть? Не знает никто.
В этих синих морозных ночах,
В обожженных колючих кустах,
В боли сердца и в звуке далеком
Что-то спрятано глухо, глубоко.
Может — музыка, может быть свет,
Может — этому имени нет.
1953
«И поздний дождь, над миром, как тогда…»
И поздний дождь, над миром, как тогда,
И все такое жалкое и злое.
Поет, бормочет за окном вода
О нежном о пленительном покое…
И дождь ночной, как прежде, как тогда,
И дом плывет в безвестные пустыни.
В разрыве туч холодная звезда —
Такой же свет мучительный и синий.
1953
«Церковка, заросшие пригорки…»
Ирине Яссен
Церковка, заросшие пригорки,
Суздальское небо и тоска.
К сонным травам, к луговинам горьким
Мчится мелководная река.
Родина. Летят касатки, свищут,
Пропадая в предзакатной мгле.
Я иду, потерянный и нищий,
Поклониться Матери-Земле.
Мальчик босоногий с дудкой звонкой
Гонит стадо в ветровую синь.
На воротах древняя иконка,
А внизу — терновник да полынь.
1942
Юрий Трубецкой. Терновник. Сборник стихов (Париж, «Рифма», 1962)
«Голос пел мне про те долины…»
Голос пел мне про те долины,
Где терновник и тишина,
Где высокий клик журавлиный
И предутренняя луна.
Там синеет сентябрьский воздух,
Как лампады мигают звезды
И забвеньем пахнет трава.
Помню, помню — через забвенье
Тех стихов померкшие тени
И ласковые слова.
«…особенно русское небо…»
…особенно русское небо
И русские облака.
Давно, как давно ты там не был,
Какая там, к черту, тоска!
Все выверты, декадентщина,
Уж лучше, мой друг, помолчи…
Мимо вагонов женщины
Идут под дождем. И грачи.
…особенно, может быть, Пушкин,
Всего вероятнее — Блок.
Уткнуться скорее в подушки
И звать. Но не слышит Бог.
1952
«Говорить о смерти страшно…»
Говорить о смерти страшно,
Но еще страшнее умирать
Медленно, от горечи всегдашней,
Тошной, как больничная кровать.
Но еще страшней смотреть на небо,
Слушать ветер, кутаясь в пальто:
Нет конца. Неразрешимый ребус.
Белый холод. Черное ничто.
1953
«Веет ветер. Вьется снег…»
Там — лишь черная вода,Там — забвенье навсегда.А. Блок
Веет ветер. Вьется снег.
Погибает человек.
Птицы черные летают,
Звезды розовые тают.
Шепчет черная вода,
В ней забвенье навсегда.
Воет пес. В дремучем небе
Шарит луч — колючий стебель.
Ветер в поле клонит хвощ,
Выпадает черный дождь.
А с монгольской рожей робот
Протянул над миром хобот
И наставил автомат.
Нет спасенья, нет преград.
Птицы черные пророчат,
Стаей вьются, клювы точат.
Шепчет мутная вода —
В ней забвенье навсегда.
1953
«Этой нежной глицинии…»
Ольге Перхорович
Этой нежной глицинии
Лепестки чуть дрожат.
Небо чистое, синее,
Желтоватый закат.
Как же быть с этой горестью,
Вянет цвет навсегда —
В чашке глиняной, пористой
Убывает вода.
1954
1. «Все так тускло и пошло…»
Все так тускло и пошло
И конца ему нет —
Разговоры о прошлом
И о будущем бред.