Под чужими звездами - [48]
Она раскрыла толстенный альбом, лежавший на другом столике, с фотографиями сына. Я с любопытством стал перелистывать картонные страницы. Да, ничего не скажешь, здоровым парнем был этот Джон Шарп.
Вот он в походной форме — рассмотрел лейтенантские нашивки — с друзьями. На другой карточке — в штатской одежде в обнимку с узкоглазой красивой девушкой в длинном платье. Миссис Шарп еще долго, показывая фотографии, рассказывала о своем сыне.
Недели через две, в полдень, возвращаясь из бюро найма вдоль причала, я услышал не просто русскую речь. Русских в Сан-Франциско было много, и я не раз слышал русский разговор. Я услышал такую отборную ожесточенную русскую ругань, что невольно замедлил шаг и с любопытством посмотрел вниз. К пристани притулился небольшой буксирный катер. На палубе, широко расставив ноги, седой человек в расстегнутом кителе отчитывал матроса, здоровенного русоголового парня, стоявшего у тамбура в кубрик.
— Болван! Где шатался всю ночь? Кто на вахте должен стоять? Не надо мне такого матроса!
— Петр Иванович! Извините меня. Больше не буду! Не увольняйте. Куда денусь? У меня мать-старуха. Сами знаете…
— Запел Лазаря. А когда прогуливал, думал об этом? Нет уж, милостивый сударь, прощал тебе много. Хватит! Марш с буксира, чтоб больше тебя не видел…
— Капитан! Петр Иванович, простите. И последний раз!
— А тебе что надо, что вытаращил глаза? Проваливай! — вскинулся на меня рассерженный капитан.
— Мне некуда проваливать! — ответил я также по-русски.
Капитан удивился.
— Здорово! Куда ни кинь, все россияне. Марш в кубрик, чтобы это было в последний раз, милостивый сударь! Ну а ты что столбом стоишь? Слезай на палубу.
Я проворно спрыгнул на корму буксира и встал перед низкорослым, с бородкой клинышком, хозяином судна. Он застегнул китель и примирительно проговорил:
— Так русский, говоришь? А что по пристаням слоняешься?
— Работу ищу.
— Работу? — протянул он. — Все теперь ищут работу, милостивый сударь. Заходи в каюту.
Капитан говорил, как и большинство русских, долго живущих вдали от родины, как-то странно, мешая русские слова с английскими. Он плюхнулся в кресло и протянул мне руку.
— Будем знакомы, сударь. Нелаев Петр Иванович, владелец распрекрасного буксира «Олимп». Давно в этой стороне околачиваешься?
— Две недели во Фриско. А вообще полтора десятка лет.
— Да ну! Давненько оттуда. Но все-таки из самой Советской России?
— Оттуда, — вздохнул я.
Петр Иванович повесил китель на спинку стула и, подперев рукой щеку, облокотившись на стол, как-то жалостно улыбнулся. Я начал свой рассказ, не особенно вдаваясь в подробности. Он слушал молча, лишь иногда тяжко вздыхая. Нетерпеливым жестом подгонял меня, если я замедлял свое повествование. И как всегда это бывает, разошедшись, я уже говорил неторопливо. Картины прошлого с удивительной ясностью вставали пред моим мысленным взором.
— Ну, а теперь каковы твои планы? — спросил он после некоторого раздумья. — Решил ждать советское судно?
— Да.
— Трудненькую задачу задал ты себе, милостивый сударь. Но одобряю, даже очень. — Он побарабанил пальцами по столу, поглядел на фотографию какого-то генерала или адмирала и спросил:
— Знаешь, кто это?
— Царь! — невпопад бухнул я.
— Болван, милостивый сударь! Ты что, с ума сошел? Чтобы я у себя в каюте держал портрет царя? Ну и глуп же ты. Это адмирал Макаров. Знаменитейший русский флотоводец. Эх ты, а еще русский! Ну ладно. Вот что… У меня есть место. Знать, в хорошую минуту ты попал. Пойдешь кочегаром на «Олимп»? Конечно, это не «Куин Мэри» и не «Стелла Полярис», но все же… Наши рейсы до Окленда, редко до Монтерея, и все. Но зато каждый вечер можешь быть на берегу, отдыхать и гулять…
Я, вскочив с кресла, вытянулся во весь рост.
— Благодарю, сэр! Вы спасли меня…
— Какой к черту сэр! Зови меня просто по имени. Ты не коммунист случаем?
— Нет. Почему это все спрашивают, узнав, что перед ними стоит советский человек, не коммунист ли он?
— Да мне все равно, будь хоть коммунистом, хоть анархистом, но на судне никакой политики. Там, на берегу, можешь заниматься чем угодно, хоть на поклон к епископу Николаю иди, но на работе ни-ни, милостивый сударь. Я сыт по горло политикой. Ну, ладно, потом поговорим. — Петр Иванович поднялся. — Завтра с утра на вахту. Да, постой, а как с деньгами? Туго?
— Пока есть.
— Не врешь? Не стесняйся, говори смело. Так, с семи на вахту.
— Есть с семи на вахту.
Поднявшись на причал, я помчался домой, в пансионат миссис Шарп.
8
В танцевальном зале бара «Голубой дождь» было душно и тесно. Пары танцевали между круглыми столиками под звуки радиолы. В морском баре соблюдали традиции прошлых, довоенных лет и современными диковинками не увлекались. Медлительное старинное танго «Тихоокеанское шимми» плыло над головами. Бармен скучающе бычился над мраморной стойкой. По стенам зала и в соседних зальцах висели модели парусных и пассажирских судов, а также спасательные круги. По ним можно было определить, команды каких пароходов посещают этот бар. Я зашел в бар, чтобы выпить кружку пива после вахты, и вдруг услышал русские слова, произнесенные приятным девичьим голосом.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.