Под чужими звездами - [40]

Найдя знакомого проводника Тома, я упросил его спрятать меня в вагоне, чтобы выбраться из Нью-Йорка. Добрый негр согласился, и вечером перед отходом поезда завел меня в кладовушку вагона. Поезд тронулся. Было очень неловко сидеть, сжавшись комочком на пыльном полу, но экспресс уносил меня все дальше и дальше от Нью-Йорка. Увеличивая скорость, нырнул в туннель, миновал Нью-Арк и поспешил к Трентону. Тут стоял лишь пять минут и снова тронулся в путь, минуя один за другим городки, бесконечно похожие друг на друга.

Чувство облегчения и надежды и вместе с тем грусти охватило меня. Я навсегда покинул город, в котором испытал столько горя! Но не только горя. Я познал радость дружеского участия и первую любовь. Клара, Клара! Никогда не забуду тебя, золотой луч моей жизни в эти тяжелые годы.

Сидя на полу в кладовке вагона, я вспоминал минувшее. Сон не шел ко мне. Только глубокой ночью я задремал. Утром поезд пришел в Филадельфию. Здесь проводник сменился. Том дал мне большой сверток с едой, и мы распростились.

— Желаю тебе удачи и счастья. Не попадайся только «быкам» — полицейским. Через месяц-два доберешься до Сан-Франциско, — напутствовал меня Том.

Я спрыгнул на влажный песок, перешел пути, на которых стояли товарные составы, и, обойдя какие-то постройки, выбрался в город.

Путь мой лежал на запад. Где пешком, где на попутной машине, я неуклонно двигался вперед, иногда с компанией бездомных безработных, а чаще в одиночку. Одному было легче «голосовать» на дороге и удавалось проехать с каким-нибудь шофером двадцать-тридцать миль. Но по вечерам становилось тоскливо, и я присоединялся к компании таких же, как я, бродяг.

Бездомных людей на дорогах было сколько угодно. Они скитались от города к городу, от фермы к ферме в поисках заработка. Некоторые даже с семьями. Наступала осень, и безработные спешили на уборку урожая в плодородные равнины Миссисипи и Миссури.

Пока был хлеб, я не останавливался, не желая терять дни. Случалось, забирался в пустые товарные вагоны. Не доезжая до крупной станции, мы всей компанией выскакивали из вагона и, обойдя опасное место, вновь нацеливались на проходящий состав. По примеру других, я прыгал с поезда на полном ходу, рискуя попасть под колеса. В Питсбурге нам не повезло: кондуктор накинул засов на двери вагона, и, когда поезд остановился, мы не смогли выйти, очутились в ловушке. На следующей станции нас встретили тюремные автобусы, гостеприимно распахнувшие перед нами свои дверцы. Переночевали в грязной камере местной тюрьмы, а наутро предстали перед судьей. Тучный, со свиными глазками судья Джексон возвышался на своем троне, как бог. Он задавал лишь два вопроса:

— Имя? Где живешь?

— Джек Смит, ваша честь. Живу в Индианополисе, хотел проехать на рудники, слыхал, что там есть работа.

— Это неважно, что ты хотел, скотина! За проезд по железной дороге без билета пятнадцать суток! — прервал его судья, подтверждая свое решение ударом молотка.

Я не успел объяснить, зачем ехал в пустом товарном вагоне, да это и не требовалось. Меня он осудил на десять суток тюрьмы. Моим двум товарищам неграм дали по тридцать, а шахтера Кенли за то, что пытался спорить, наградили пятью неделями.

Камеры в этой тюрьме были, словно клетки в зверинце, со всех сторон окружены решеткой, так что каждый видел всех остальных заключенных. В клетки нас посадили по двое. Так я познакомился с Ольсеном. Он отличался от нас, безработных, которых называли «хобо», довольно опрятным видом и гитарой в чехле. Полный, подвижной, без всяких признаков растительности на бледном лице, он снял свою гитару с плеча, сел на железную койку и сказал:

— А ничего! Жить пока можно. А ты, приятель, давно путешествуешь? Куда путь свой держишь? Чего ищешь? — Его добродушная физиономия располагала к себе. Я без колебаний рассказал о своем желании доехать до Фриско, умолчав о конечной цели.

— Долгонько придется тебе топать, если через каждые двести миль будешь попадать в тюрьму. Так лет через пять увидишь Тихий океан.

— Постараюсь раньше! А вы куда стремитесь?

— Желаю успеха. Куда я стремлюсь? Не знаю. Я бродяга, и не жалею об этом. Мне все равно, куда идти и как зарабатывать на хлеб насущный. Лишь бы быть свободным.

— Странно, — пожал плечами я. — По виду вы не рабочий. Неужели вам нельзя устроиться поприличней, в конторе, например…

— Хо-хо! И это ты считаешь приличным? Понятия о приличиях весьма относительны. Самое трудное — быть порядочным человеком. У нас в Штатах достойным человеком многие считают того, кто имеет толстый кошелек. У меня же, к сожалению, а быть может, и к счастью, душа не лежит к приобретению долларов.

— Вы, очевидно, неудачник!

— Неправда. Считаю себя удачливым человеком. Я не погиб в Корее. Уцелел в этой паршивой войне, и уж за это одно должен благодарить судьбу. Когда моих товарищей разрывало снарядами на куски, я остался цел. Разве это не счастье? Когда я вылез из этой кутерьмы, то решил, что виноват перед друзьями. Они гниют в Корее, а я? И вот вышел я на дорогу бродяжничать, несмотря на то, что имею диплом учителя. Работал в колледже и в институте, исколесил Америку. И всюду видел лицемерие и подлость, потому что в такой стране имел несчастье родиться. А посему решил быть бродягой. Меньше спроса — больше свободы.