Под чужим знаменем - [38]

– Благодарю, но я не хочу чая…

– Раздевайтесь, раздевайтесь. Без чая я вас не отпущу, – настаивал Бинский, помогая Юре снять курточку и на ходу ощупывая ее. – Идемте в комнату.

Здесь тоже было сумрачно, пахло сыростью и мышами. Посередине комнаты с низким потолком стоял овальный стол, у одной стены – комод, возле другой – кушетка и тумба с граммофоном – хозяйство человека, которому от жизни ничего больше не нужно.

– Садитесь, кадет! Я приготовлю чай, а вы пока послушайте Вяльцеву. – Бинский опустил мембрану граммофона на пластинку и торопливо вышел.

Сколько раз уже Юра объяснял Бинскому, что никакой он не кадет, но, похоже, Бинский специально каждый раз забывал об этом.

Вяльцева раскатисто пела о тройке, о пушистом снеге…

Бинский принес и поставил на стол стакан чаю, коробку с ландрином и опять озабоченно вышел.

Из вежливости Юра отхлебнул глоток. Чай был холодный и какой-то липкий. Мальчик отодвинул стакан.

Вскоре вернулся Бинский с небольшой корзинкой.

– Это – перловая крупа для вас, – он показал на кулек, который лежал рядом с двумя бутылками мутноватой жидкости. – А это… это… э-э…

– Самогон? – попытался угадать Юра.

– Да-да. Это – самогон! – обрадованно и торопливо согласился Бинский. – Жуткая гадость. Но люди пьют… Я вас прошу, дружок, сделайте мне одолжение. Занесите этот… э-э… самогон одному моему знакомому. Вам, правда, придется сделать крюк! Но в виде одолжения… Ноги у вас молодые… – Бинский смотрел на Юру просительными глазами, и, чтобы не выдать своей неприязни, Юра отвернулся и пробормотал полусердито:

– Пожалуйста!

– Поедете на Подол… Деньги на трамвай у вас есть? – услужливо засуетился снова Бинский.

– Конечно, – ответил Юра, зная, что Бинский все равно не даст и спрашивает о них единственно для проформы.

– Сразу возле Контрактовой площади увидите Ломакинские склады, спросите весовщика Загладина… Запомнили? – напутствовал мальчика Бинский.

– Да.

– Скажете ему: «С добрым утром, Алексей Маркович». И вручите.

Юра кивнул.

Бинский снова на секунду-другую выскочил из комнаты, вернулся с курточкой, помог Юре надеть ее. Хлопнул его по плечу, зачем-то подмигнул. Он был весь словно на шарнирах…

– Счастливого пути, кадет! – прокричал он и, подталкивая Юру впереди себя, проводил его на улицу.

Пересаживаясь с трамвая на трамвай, Юра доехал до Подола. Потом пешком пошел по булыжной Контрактовой площади, пыльной и грязной, со множеством замызганных харчевен и маленьких лавочек. Звонили к службе в Братском монастыре, и – толпа нищих в ожидании богомольцев плотно обступила монастырскую паперть.

Юра, не глядя ни на кого, быстро пересек площадь и вышел на улицу, которая вела к Днепру. Всю правую сторону улицы занимали приземистые складские помещения. На фасаде чернели огромные буквы: «Торговые склады бр. Ломакиных». Склады были обнесены забором с колючей проволокой. У ворот прохаживался часовой – молоденький красноармеец с беспечным лицом.

Когда подошел Юра, был уже обеденный перерыв. Грузчики, стоя у ворот, курили самокрутки, балагурили. Кто-то показал Юре Загладина. Это был высокий, широкоплечий, в запорошенной мучной пылью брезентовой робе мужчина.

– С добрым утром, Алексей Маркович, – подойдя вплотную, сказал Юра.

– Долго почивать изволили, юноша, – с неожиданной суровостью ответил Загладив и с опаской бросил взгляд по сторонам. – День уже.

Он взял Юру за руку, и они пошли за угол. Убедившись, что за ними никто не наблюдает, Загладин требовательно протянул руки:

– Давай!

Обе бутылки он засунул в карманы брюк под широченный брезентовый пиджак.

– Ты к Бинскому или домой? – спросил Загладин.

Юра удивился: оказывается, Загладин уже знал о нем!

– Домой.

– Передашь дяде… – строгим голосом сказал Загладин, – Викентию Павловичу… что тетя Агафья приедет сегодня вечером. Если, конечно, придет пароход. – Посмотрел мальчику в глаза и добавил: – Время-то сам знаешь какое – пароходы ходят нерегулярно.

Дотронувшись рукой до козырька кепки, он небрежно повернулся и деловито зашагал к складам мимо скучающего часового, бросив ему на ходу что-то, по-видимому, веселое, потому что часовой отставил в сторону винтовку и засмеялся. А Загладин уже шел мимо открытых настежь огромных лабазов, в глубине которых высились бурты пшеницы, мимо высоких пирамид из бочек, потом скрылся за горами обсыпанных мукою мешков, пыльных тюков, лохматых кулей и ящиков, что возвышались на всей площади складов.

Юра торопился, потому что опаздывал к обеду. Своим ключом он отомкнул калитку, вбежал в густую, вялую от зноя зелень палисадника и только хотел подняться на крыльцо, как услышал через открытое настежь окно столовой взволнованный голос Ксении Аристарховны:

– Не впутывай, слышишь, не впутывай Юру в свои дела. Он слишком мал!

– Перестань! – раздраженно отозвался Сперанский. – Ты думаешь, мне самому легко? Но так надо.

«О чем это они?» – бегло подумал Юра, и неясная тревога коснулась его сердца. Он, нарочито громко стуча каблуками по крыльцу, вошел в прихожую.

Уже за столом под смущенными взглядами Сперанской он рассказал, что принес крупу и что по просьбе Бинского ездил на Подол и поэтому задержался. Слово в слово передал Викентию Павловичу то, что велел сказать Загладин.