Под чужим знаменем - [40]

Лацис молчал. В его глазах, устремленных на Фролова, в самой их глубине, вспыхивали и пригасали огоньки:

– Может, однофамилец?

Фролов пожал плечами:

– Я уже все передумал: однофамилец, провокация, проверка, еще черт-дьявол знает что. Убеждаю себя, что этого не может быть, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой, а сам все больше и больше верю в хорошее… Хочу верить!

– Н-да, в это действительно трудно поверить, – тихо сказал Лацис. И тут же с сомнением добавил: – Но почему же в таком случае он до сих пор не вышел на связь, не дал как-то о себе знать?

– Это я как раз понимаю, – ответил Фролов. – Нашей ростовской эстафетой он не может воспользоваться. Теперь, если это правда, он только из Харькова даст о себе весть…

Послышался стук в дверь, и в кабинет торопливо вошли двое чекистов.

– Докладывайте! – попросил Лацис.

Вперед выступил молоденький, узкоплечий, с белесыми ресницами и такими же белесыми глазами чекист, кашлянул в кулак:

– Обследовали все очень тщательно, Мартин Янович! Никаких признаков поджога помещений не обнаружили. Пожар начался с зерновых складов. Специалисты утверждают, что могло произойти самовозгорание зерна. А уже с зерновых складов огонь перекинулся на другие помещения. – Было видно, что он пытается говорить солидно и обстоятельно.

– Все? – резко спросил Лацис.

– Пожалуй, все! – развел руками чекист и поглядел на товарища, словно спрашивая, действительно ли он все сказал.

– Очень хорошо вы доложили, товарищ Сазонов, – недобро сказал Лацис. – Убедительно… Именно на такой вывод и рассчитывали наши враги. Раз самовозгорание, значит, виновных искать Чека не будет. Потому что – само… возгорание… Нет, дорогой вы мой товарищ Сазонов! Это не самовозгорание, а диверсия, направленная прямо в сердце Красной Армии. Склады подожжены, и, уже установлено, с помощью какого-то сильнодействующего реактива, возможно, это был специально обработанный фосфор, который ничего не стоило пронести в склады.

Сазонов, стоявший с совершенно убитым видом, хотел что-то еще сказать, но Лацис остановил его привычным движением руки:

– Я знаю, что вы скажете: предположение еще не есть доказательство. Вы правы, это так. Но вот вам и доказательство. – Лацис поспешно подошел к столу, взял лист, густо испещренный буквами и цифрами, и отчеканил: – Зерно завезено совсем недавно. И по мнению специалистов – других, не тех, с которыми консультировались вы, – самовозгорания еще быть не могло.

Сазонов с беспомощной растерянностью посмотрел на Лациса.

– Так мы… это… – забормотал он, то ли оправдываясь, то ли желая восполнить плохое впечатление от своей работы службистским рвением, – мы заново все осмотрим… дорасследуем…

– Не нужно. Не занимайтесь больше этим, – жестко сказал Лацис и снова тем же энергичным и нетерпеливым жестом остановил Сазонова. – Мне не следовало поручать вам это дело. Не обижайтесь, но у вас нет опыта… Идите!

Чекисты, осторожно ступая друг за другом, вышли. Фролов проводил их сочувственным взглядом.

Лацис же отвернулся к окну, где отливали древним нетленным золотом купола Софийского собора.

– Горят склады с зерном и продовольствием, – глухо, с затаенной болью произнес он, – горят на наших глазах. На транспорте акты саботажа и диверсий. В городе полно петлюровцев и деникинцев. Зреет крупный заговор, это чувствуется по всему. А с кем нам всем этим заниматься? С Сазоновым?!

Фролов слушал молча, находя в каждом слове Лациса отзвук своих размышлений и тревог, и пытался обдумать, что же нужно сделать практически. Что – в первую очередь?

– Приказом по ВЧК ты со вчерашнего дня не только начальник Особого отдела, но и мой заместитель… – твердо произнес Лацис, выделяя каждое слово. – Красильников остается твоим помощником. Сейчас же займитесь Ломакинскими складами. Я приказал доставить список всех там работающих. В первую очередь необходимо выявить в этом списке бывших офицеров. Если таковые окажутся, надо их тщательно проверить. Вполне возможно, что между поджогом Ломакинских складов и лазутчиком в штабе армии существует прямая связь. Проанализируйте хорошенько и этот вариант: склады сгорели в дни, когда штаб армии только выдавал разнарядки частям на получение довольствия и обмундирования, никто еще ничего не успел получить.

Лацис сделал паузу, как будто хотел продолжить разговор, но затем отвернулся и больше ничего не сказал. Ему не захотелось откровенничать с Фроловым, которого считал несколько мягкотелым. А думал он в эти мгновения вот о чем: конечно, пожар на Ломакинских складах – большая беда. Но она позволит, даст основание провести массовые аресты и повальные обыски. И в конечном счете начать в Киеве очистительное мероприятие, в котором так нуждается этот мелкобуржуазный, враждебный Лацису город. А Фролов… пусть он занимается тонкостями оперативно-розыскной работы. Он очистит город от уже существующих врагов, а Лацис очистит Киев от врагов возможных, потенциальных, в соответствии с теорией классовой борьбы. Фролов поведет счет ликвидированных антисоветчиков на единицы, самое большее – на десятки, а председатель ВУЧК обезопасит Киев от тысяч, уничтожит саму базу, где зреет не только заговор, но и простое недовольство.