Под чертой - [24]

В современной прозе нет никого, способного описать, как зарождается, развивается и удовлетворяется желание, – да так, чтобы сдетонировало. Хотя формально сексуальных сцен при этом – масса. Но все они напоминают русское порно, которое я вам искренне советую в образовательных целях как-нибудь разыскать в интернете. В этом порно совокупление всегда выглядит собачьей свадьбой: на мордах животных, как известно, эмоции не проступают. Вот и в русском порно на лицах участниках различимо единственное желание: быстрей кончить и получить свои сто баксов. Возбудиться там можно разве от антуража: ковра на стене, полированной стенки гэдээрошного производства с хрусталем или припаркованных у поляны «Жигулей» с номером Тверской области «69». (И, кстати, главный порнограф нашей страны Прянишников – обаятельнейший джентльмен, владелец SP Company – жаловался именно на это, признавая, что предпочитает западных актеров).

Ну, у Улицкой порой встречаются порочно-невинные описания девочек, всех этих первых потных, жарких, липких игр, родственных тому, что были у Лимонова в «Великой эпохе» (при русской журнальной публикации их предусмотрительно выкинули, но во французском издании были). Но Улицкая – единственная, кто пишет тексты, рассчитанные не на человека эпохи Москвошвея, а говорящая сразу со всем миром, – это какое-то во всех смыслах редчайшее исключение из принятых в современном российском литературном процессе правил. Она – да, может быть, Терехов с «Каменным мостом». Потому Улицкая и напоминает все больше океанский лайнер, возвышающийся над портовой мелочью фелюг.

Вот, собственно, и все три моих наблюдения. Я честно попытался описать, чего в современной литературе нет. Я так же честно могу сказать, что не понимаю, отчего так произошло. Все, что в современной прозе есть, даже самой изощренной, вроде пелевинской (и быковской, разумеется), – это социальная сатира. То есть вся нынешняя русская литература есть публицистика. Разящая то Кремль, то строй, что, впрочем, все больше одно и то же. Русская литература – это все та же написанная век назад «Свинья матушка» Мережковского, которую можно смело переиздавать под разными обложками сегодня. Царь. Чиновничья шелупонь. Ссучившиеся менты-полицаи, которые, даже подыхая, тащат за собой на тот свет других. PR– и политтехнологи. Жизнь за бабло. Что у Пелевина, что у Садулаева, что у Сенчина. Разница лишь в таланте владения словом и в глубине обобщений.

И даже если я предположу, что так вышло оттого, что литература ушла в публицистику, потому что публицистика сегодня в России запрещена на самом популярном информационном уровне, то есть телеэкране, – то, вероятно, тоже дам крайне неполное объяснение. Я не знаю, не знаю, не знаю, почему литература именно сегодня проиграла, говоря словами Довлатова, «борьбу за сохранение ее эстетических прав за свободное развитие ее в рамках собственных эстетических законов, ею самою установленной», а стала заниматься тем, чем Вяземский советовал заниматься Пушкину, а затем вся интеллигентская критика, от Герцена до Белинского, стала советовать заниматься всем писателям – «согревать любовью к добродетели и возбуждать ненависть к пороку».

Довлатов, кстати, остался удивительным образом в стороне от этих согревания и возбуждения, – возможно, потому и не выходит из моды вот уже двадцать лет, что в мире моды редкость, – и я сам тут с удовольствием, между Крусановым и Прилепиным, перечитал «Зону» и «Заповедник».

Вот, может быть, это и причина, почему я и не пишу романы, хотя мне настойчиво советует роман написать, кто бы вы думали? – ну, конечно же, Быков.

2011

12. Список Шиндлера// О тех научно-популярных книгах, которые повлияли на автора

(Тема была отклонена в «Огоньке». Текст был опубликован на Slon, дав старт десяткам публикаций других авторов в продолжение темы: http://slon.ru/economics/10_knig_ot_izvestnykh_lyudey-681510.xhtml)

Каждый год, начиная на журфаке спецкурс, я проделываю вот какой трюк.

– Для вас, дорогие коллеги, – зловеще понижаю я голос, – у меня ровно две новости. Плохая в том, что вы темны, как сибирские валенки в безлунную ночь. Я вам сейчас зачитаю один список, – и если хоть один из вас объяснит, какую идею человек из списка добавил в копилку идей человечества, вам всем будет зачет. И в этом состоит хорошая новость. Ибо своим знанием знающий искупит незнание ваше, как Спаситель страданием искупил грехи наши. Истинно говорю вам, что поставлю! Аминь.

Результат предсказуем. С таким же успехом я мог просить объяснить, чем поэзия отличается от прозы. (Да, правильно: не рифмой. А чем? Ответ можно найти, почитав Жирмунского, Томашевского, Холшевникова – или записавшись ко мне на семинар.)

В списке, который я зачитываю, нет никаких философов. Ни Бадью, ни Адорно, ни Делеза. Все сплошь – современные американские и европейские публицисты либо ученые, популяризаторы знаний. За границей их книги расходятся как горячие пирожки, издаются миллионными тиражами, и пересказывать их содержание просто: после выхода в 1960-х «Структуры научных революций» Томаса Куна, введшего в обиход понятие парадигмы, весь научпоп на Западе и строится по принципу парадигмы, то есть описания концепций, а не явлений. Ну, как бы объяснить? Скажем, парадигма образования Руси историка Ричарда Пайпса состоит в том, что страна возникла как надстройка на базе предприятия норманнских пиратов, известного как «путь из варяг в греки», подобно тому, как Ост-Индская компания шестью веками позже обрастала собственными армией, полицией и т. д. (И вам теперь этой парадигмы вовек не забыть.)