Под чертой - [22]

В итоге

Чего я добиваюсь?

Как минимум – дискуссии об авторском праве.

Если бы сегодня срок его действия ограничили 14 годами в духе королевы Анны, – это уже было бы успехом для общества.

Ведь именно подчинение нелепому, дикому, устаревшему закону наших законопослушных библиотек превратило их из хранилищ человеческой мысли в могильные курганы. Попробуйте, даже имея интернет и интерес к истории, получить хоть с какого могильника даже не Пайпса и Монтефиоре, а электронные тексты Соловьева и Костомарова! Фигушки. Спят курганы темные, солнцем опаленные, и туманы белые ходят чередой. Место хранилищ заняли частные бесплатные электронные библиотеки – тоже изрядно пощипанные обладателями авторских прав.

И поверьте, не все представители «старой экономики» сочтут меня разрушителем. Я вон как-то заикнулся в разговоре с Николаем Копаневым из питерской Публички – он заведует Библиотекой Вольтера – о своей сотне тысяч электронных книг.

– Это ноль! – в ответ Копанев на меня закричал. – Это просто ничто! Электронных копий должны быть миллионы! Миллионы! – топнул ногой и побежал к себе читать в подлиннике переписку Вольтера с Екатериной, к которой, увы, не имею интернет-доступа я.

Что я могу? Разве что добавить к несуществующим миллионам эту статью.

2011

11. Темные аллейки// О том, почему русский писатель пишет о политике, а не любви

(Опубликовано в «Огоньке» под заголовком «Проза без жизни» http://kommersant.ru/doc/1760500)

Современная русская литература живет в соответствии с заветами Герцена, Добролюбова и Чернышевского. То есть в противофазе с Пушкиным или Довлатовым. Готов объяснить.

Этим летом сбылась мечта, которую я бы назвал мечтой идиота, когда бы она не сбылась. Я больше месяца валялся, условно говоря, на диване и читал – по преимуществу то, что называется современной русской прозой.

У меня накопилось.

К этому лету в моем списке обязательных к прочтению за три дня до смерти книг числилось 252 позиции.

Но если чтение переводных научно-популярных книг еще продвигалось, – то с отечественными художественными была беда. Я откладывал их на потом, маркировал и протаскивал курсором вниз все растущего списка, оправдываясь тем, что, скажем, Дима Быков все равно за день пишет больше, чем я читаю, Быков вообще самозарождается из кириллицы, как лысенковский овсюг из овса.

Но дальше откладывать стало невозможно, потому что самым интересным, когда читаешь книги скопом, написанные в одном временном потоке, в общем литературном процессе, – является что? Правильно: уловленное время. Точнее, шум времени, тут Мандельштам был точен. Так современный радиотелескоп улавливает не изображения звезд, а радиоизлучение, шум Вселенной. В книги, даже неудачные, влипают какие-то важные вещи, определяющие шум эпохи.

В общем, я стал читать современное русское. И Зайончковского с его «Городком», и расхваленных-перехваленных «Елтышевых» Сенчина, и «Мертвый язык» Крусанова, и «Таблетку» Садулаева, и «Географа» (который глобус пропил) Алексея Иванова и его же и «Общагу» (которая на крови; на десерт я придержал «Блудо и мудо», «Сердце Пармы» и «Золото бунта»), и «Армаду» Бояшова, и «Ананасную воду для прекрасной дамы» Пелевина, и недочитанного по мелочам Сорокина, ну, и, понятно, вездесущего Быкова – куда ж без него.

Это была, конечно, не вся современная литература (в очереди в затылок дышали друг другу Мамлеев, Пепперштейн, Кантор, последний Шишкин, а также Аствацатуров, Геласимов, Иличевский, за которыми, впрочем, снова занимал место Быков) – но и этот улов был немал.

Электронный ридер плюс интернет позволяли добывать любую книгу без труда. Поэтому, если Садулаев восторженно поминал Стогова, я немедленно переключался на Стогова, а когда приходила весть о моде на русского американского писателя Идова – я принимался за «Кофемолку», по пути успев спикировать в другой век, в «Больную Россию» Мережковского и в «Опавшие листья» Розанова. А когда глаза уставали, я электронные книги слушал.

Была в этом времяпрепровождении невероятная сладость возвращения в возраст осьмнадцати лет, когда единственные труд и забота – читать, читать и читать, а о прочем можно не думать, отчего будущее кажется прекрасным, как именинный торт.

И вот, если вначале я что-то читал с упоением (как романы пермяка Иванова – один о застывшем в подростках русском Питере Пэне, втиснутом в тело учителя географии, а второй об ангеле, заселенном в общагу), а что-то с раздражением (тут фамилии опущу), то вскоре и раздражение, и восхищение слились в ощущение, что разным языком, но одно и то же произведение пишет один и тот же человек. То есть я стал слышать тот самый гул эпохи, ради которого и затевал предприятие.

И главным в этом гуле была не то, что там звучало, а то, что не звучало (да, я знаю, что за такой подход следует давать по башке, но тут я согласен скорее получить, чем отказаться от слов).

Итак, первое: ни в одной из книг темой, пусть даже второго плана, не был труд – то есть, прошу прощения за избитый оборот, созидательный труд. Ни в одном из романов герои, пройдя преграды, унижения, обманы и предательства, не отреставрировали, скажем, старый пароход, чтобы дать ему новую жизнь и найти личное счастье. Более того, единственным известным мне романом, где такой труд присутствовал, был вышедший в 2000-м «Ноль часов» Михаила Веллера. Там команда крейсера «Аврора», отремонтировав двигатели и орудия, отправляется через Неву, Ладогу и канал имени Москвы в первопрестольную, дабы из главного калибра расфигачить Кремль с обитателями, – что делает этот текст родственным позднее написанным «Дню опричника» или «Сахарному Кремлю» Сорокина, или ранее написанной «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина, то есть памфлетом, политической сатирой, талантливой карикатурой.