Под бурями судьбы жестокой… - [8]
Страсть к картам преследовала ее всю жизнь, и уже в старости, когда она почти потеряла зрение — к тому времени у нее заметно отросли усы, ее прозвали в свете «усатой княгиней», — для нее были изготовлены специально большие карты.
В Петербурге Петр частенько приходил к углу Гороховой и Большой Морской посмотреть на дом княгини Натальи Петровны Голицыной. И теперь было ему очень интересно увидеть ее имение.
— А рядышком с Большими Вяземами, — с увлечением рассказывал дед Софрон, указывая кнутом на кособокие, облупившиеся дома вдалеке, — Захарово стоит. Бывшее поместье Ганнибалов — бабки того стихотворца, что женат на одной из сестер Гончаровых. Сказывают, когда Лек сан Сергеич мальчишкой был, Пушкины живали тута, у бабки, кажное лето. Может, завернем в Захарово?
Петр согласился.
Проехали Большие Вяземы, свернули направо. Не спеша ехали по просторной улице. Дед Софрон, указывая кнутом куда-то в сторону, поверх провалившихся и поросших зеленым мхом крыш, рассказывал:
— Там вон, у церкви в Больших Вяземах, младший братейник Пушкина схоронен. Так и написано на камне: «Николай Сергеевич Пушкин». Сам видел.
Они проехали мимо добротного пятистенного дома с новыми воротами. Калитка открылась, и на улицу вышла пожилая женщина с расписным коромыслом на плече и болтающимися и поскрипывающими в такт ее шагов ведрами. Лицо женщины было некрасиво: подслеповатые, глубоко посаженные глаза, неожиданно большой, пористый нос и чуть заметные, брезгливо поджатые губы.
Софрон придержал коней.
— Здравствуй-ка, Марья, как жизня-то?
— Дед Софрон! — улыбнулась одними губами женщина. — Все катаешься, и годы тебя не берут.
— Вот, вот, катаюсь все, Марья, катаюсь. Чего мне сделается при таком житье? — нарочито весело ответил Софрон. — Ну, а как Арина Родионовна?
— Да ты что-й, Софрон, — перекрестилась Марья. — Матушка давно уж померла. Александр Сергеевич шибко жалел ее! Она всех Пушкиных нянчила, за Александром Сергеевичем в Михайловском, как за ребенком, ходила.
Петр догадался, что речь идет о няне Пушкина. Он вспомнил строки из стихотворения:
Вспоминая эти стихи, Петр внимательно рассматривал Марью. Приметил, что одета она добротно. И дом, из которого она вышла, отличен от других домов — новее, больше, ухоженнее.
Позднее Софрон рассказывал, что Арина Родионовна, получившая вольную, осталась служить у Пушкиных. Она вырастила Пушкина, его сестру Ольгу, брата Льва. А Марью, несмотря на ее непривлекательную внешность, выдала замуж за зажиточного крестьянина.
Весь путь от Захарова до Больших Вязем Петр думал о том, что вот бывает же так: барин называет подружкой свою няньку, бывшую крепостную. Для него она такой же человек и даже чем-то очень близкий.
— Бывает же такое! — со вздохом вслух сказал он.
— Какое такое? — поинтересовался Софрон.
И Петр открыл ему свои мысли. Дед Софрон, конечно, не знал стихов Пушкина. Но о Пушкине слышал многое от их дворовых людей, людей графа Строганова.
— Жизню прожил я длинную, — сказал он, — вечно был я и мой родитель и дед в крепости. Знаю, не лютовали Строгановы над своими людьми, как другие лютуют. Особливо Софья Владимировна. Сказывают, ум у нее мужичий. Все знает. Кавалерственная дама, — запинаясь, выговорил дед труднопроизносимое слово, — орден святой Екатерины второй степени имеет.
Да, Петр знал и по документам, и по разговорам в управлении, и по слухам в Ильинском, что Софья Владимировна из всех хозяев Пермского имения была самой заботливой и в какой-то мере справедливой. Это ее слова повторяли служащие управления: «Больше всего заботиться о благосостоянии вверенных вам крепостных людей, затем уж о доходах с имения». Это она организовала в Петербурге школу горнозаводских и лесных наук для своих и чужих крепостных людей, установила правила для пенсий служащим, страховой капитал. Учредила третейский суд. Особенно последнее казалось Петру очень важным. В Строгановском неразделенном имении не имел власти один человек. Все решал третейский суд, состоящий из трех членов, одного секретаря, его помощника и четырех писцов. Избирались члены третейского суда всем обществом. На блюде выносили шары, и каждый должен был положить шар или за избираемого, или против. Если суд не мог вынести решения, за помощью обращались к графине Софье Строгановой…
Нет, не лютовали Строгановы. Но за людей крепостных не считали. Если кто и вышел в люди, получил «вольную», как Волегов, или заграничное образование, как Теплоухов, так хозяевам в том выгода большая потом была. Волегов пожизненно вел строгановское поместье. Теплоухов — большой ученый — занимался строгановским лесным хозяйством.
— Нет веры у меня, чтобы Пушкин вожатку свою за подружку почитал, — покачал головой Софрон, — нет веры! Да и стихи небось не об ей писал.
Петр пожал плечами:
— Всякие бары бывают.
Дед Софрон остановил прохожего и спросил, где живет доктор, к которому ехали они с поручением от графа. Тот махнул рукой в переулок.
«… Дверь открылась без предупреждения, и возникший в ее проеме Константин Карлович Данзас в расстегнутой верхней одежде, взволнованно проговорил прерывающимся голосом:– Наталья Николаевна! Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Александр Сергеевич легко ранен…Она бросается в прихожую, ноги ее не держат. Прислоняется к стене и сквозь пелену уходящего сознания видит, как камердинер Никита несет Пушкина в кабинет, прижимая к себе, как ребенка. А распахнутая, сползающая шуба волочится по полу.– Будь спокойна. Ты ни в чем не виновна.
«… – Стой, ребята, стой! Межпланетный корабль! Упал на Косматом лугу. Слышали?.. Как землетрясение!Миша Домбаев, потный, с багровым от быстрого бега лицом и ошалевшими глазами, тяжело дыша, свалился на траву. Грязными руками он расстегивал на полинявшей рубахе разные по цвету и величине пуговицы и твердил, задыхаясь:– Еще неизвестно, с Марса или с Луны. На ядре череп и кости. Народищу уйма! И председатель и секретарь райкома…Ребята на поле побросали мешки и корзины и окружили товарища. Огурцы были забыты. Все смотрели на Мишу с любопытством и недоверием.
«Они ехали в метро, в троллейбусе, шли какими-то переулками. Она ничего не замечала, кроме Фридриха.– Ты представляешь, где мы? – с улыбкой наконец спросил он.– Нет. Я совершенно запуталась. И удивляюсь, как ты хорошо ориентируешься в Москве.– О! Я достаточно изучил этот путь.Они вошли в покосившиеся ворота. Облупившиеся стены старых домов окружали двор с четырех сторон.Фридрих пошел вперед. Соня едва поспевала за ним. Он остановился около двери, притронулся к ней рукой, не позвонил, не постучал, а просто притронулся, и она открылась.В дверях стоял Людвиг.Потом Соня смутно припоминала, что случилось.Ее сразу же охватил панический страх, сразу же, как только она увидела холодные глаза Людвига.
«… Степан Петрович не спеша выбил трубку о сапог, достал кисет и набил ее табаком.– Вот возьми, к примеру, растения, – начал Степан Петрович, срывая под деревом ландыш. – Росли они и двести и пятьсот лет назад. Не вмешайся человек, так и росли бы без пользы. А теперь ими человек лечится.– Вот этим? – спросил Федя, указывая на ландыш.– Этим самым. А спорынья, черника, богородская трава, ромашка! Да всех не перечтешь. А сколько есть еще не открытых лечебных трав!Степан Петрович повернулся к Федору, снял шляпу и, вытирая рукавом свитера лысину, сказал, понизив голос:– Вот, к примеру, свет-трава!..Тогда и услышал Федя впервые о свет-траве.
«… В комнате были двое: немецкий офицер с крупным безвольным лицом и другой, на которого, не отрываясь, смотрела Дина с порога комнаты…Этот другой, высокий, с сутулыми плечами и седой головой, стоял у окна, заложив руки в карманы. Его холеное лицо с выдающимся вперед подбородком было бесстрастно.Он глубоко задумался и смотрел в окно, но обернулся на быстрые шаги Дины.– Динушка! – воскликнул он, шагнув ей навстречу. И в этом восклицании был испуг, удивление и радость. – Я беру ее на поруки, господин Вайтман, – с живостью сказал он офицеру. – Динушка, не бойся, родная…Он говорил что-то еще, но Дина не слышала.
«… В первый момент Вера хотела спросить старуху, почему Елена не ходит в школу, но промолчала – старуха показалась ей немой. Переглянувшись с Федей, Вера нерешительно постучала в комнату.– Войдите, – послышался голос Елены.Вера переступила порог комнаты и снова почувствовала, как в ее душе против воли поднялось прежнее чувство неприязни к Елене. Федя вошел вслед за Верой. Он запнулся о порог и упал бы, если б не ухватился за спинку стула.Елена весело рассмеялась. Вера ждала, что она удивится и будет недовольна их появлением.
Владимир Поляков — известный автор сатирических комедий, комедийных фильмов и пьес для театров, автор многих спектаклей Театра миниатюр под руководством Аркадия Райкина. Им написано множество юмористических и сатирических рассказов и фельетонов, вышедших в его книгах «День открытых сердец», «Я иду на свидание», «Семь этажей без лифта» и др. Для его рассказов характерно сочетание юмора, сатиры и лирики.Новая книга «Моя сто девяностая школа» не совсем обычна для Полякова: в ней лирико-юмористические рассказы переплетаются с воспоминаниями детства, героями рассказов являются его товарищи по школьной скамье, а местом действия — сто девяностая школа, ныне сорок седьмая школа Ленинграда.Книга изобилует веселыми ситуациями, достоверными приметами быстротекущего, изменчивого времени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу известного ленинградского писателя Александра Розена вошли произведения о мире и войне, о событиях, свидетелем и участником которых был автор.