Почтовый круг - [47]

Жигунов тут же решил написать письмо другу. Многое хотелось сказать ему. И о своем первом ознакомительном полете. Все было как во сне: забрался на плоскость, перелез через борт и уселся в кабину. Хлопнул, закрылся фонарь над головой, взревел двигатель, навстречу побежало поле, быстро надвинулись лесопосадки. Но в следующее мгновение его легонько вдавило в кресло, капот уставился в небо. Самолет стал двигаться медленнее, земля удалялась.

— Как себя чувствуешь? — крикнул инструктор Харченко.

— Нормально.

— Смотри, сейчас я тебе покажу переворот, потом боевой разворот.

Самолет повалился на бок, капот вычертил в небе огромную запятую, лобовое стекло уперлось вертикально в землю, она растягивалась во все стороны, стремительно мчалась навстречу. В следующее мгновение голова отяжелела; Жигунов хотел поднять руку, но не смог, не было сил оторвать ее от колена. Юлой завертелась вокруг него земля, и только два цвета — синий и зеленый — запомнил он, уже не понимая, где верх, где низ.

Рядом через наушники слышался голос инструктора, тот о чем-то спрашивал его, но Сергей не мог ответить: его стошнило, приборная доска поплыла перед глазами.

— Жигунов, что с тобой? — закричал инструктор.

— Нормально, товарищ инструктор, давайте поскорее на землю, — пробормотал курсант.

Инструктор перевел самолет на снижение. На стоянке он выключил мотор. Подбежавшие курсанты помогли Сергею выбраться из кабины.

— Завтраком похвастался, — выдавил он из себя и жалобно, растерянно заморгал глазами.

— Ничего, это не страшно, — постарался успокоить его Харченко. — Ты не переживай. Это поначалу почти у всех, потом проходит.

В середине июля Жигунов вылетел самостоятельно. Инструктор слетал с ним два контрольных полета по кругу, затем зарулили на стоянку.

— Давай мешок! — крикнул он курсантам.

Курсанты мигом приволокли «дядю Ваню», так они называли мешок с песком, положили в заднюю кабину.

Жигунов вырулил на исполнительный старт, поднял руку.

Стартер разрешил взлет.

Самолет плавно тронулся; колыхнулось, поползло навстречу зеленое поле. Над лесопосадкой Сергей убрал шасси, выполнил первый разворот, потом второй и тут вдруг заволновался: захотелось оглянуться, посмотреть на пустую кабину.

Неужели это он сам в воздухе? И никто не следит за его полетом!

На последней прямой он подвел капот самолета под белые пятна аэродромных знаков. Все это он сделал автоматически, как его учили. Десятки раз отрабатывал с Харченко. И казалось ему, будто и сейчас инструктор держит его за невидимую нить, затягивает в узкую, как протока, посадочную полосу. Слабину этой привязи он выбирал сам, не давая самолету просаживаться, уходить с посадочного курса.

Где-то с высоты десять метров Сергей отчетливо разглядел головки одуванчиков на краю аэродрома и потянул ручку управления на себя. Земля послушно выгнулась, побежала рядом, подставляя под колеса свой ровный бок.

Перед приземлением он ощутил, как сиденье стало уходить из-под него, самолет решил еще раз проверить курсанта. Но Сергей мгновенно добрал ручку, не дав самолету опуститься на переднее колесо. С мягким шепотом легла под колеса аэродромная трава.

После полета Жигунов сходил в буфет, купил папирос и шоколадных конфет. Папиросами угостил инструкторов, конфетами — друзей. Так было заведено среди курсантов.

XVII. Лесные пожары

Лето шестьдесят четвертого выдалось на редкость засушливым. Трава на аэродроме пожелтела, с хрустом мялась под ногами, полосатый матерчатый конус безвольно повис вдоль столба — не шелохнется. Вторую неделю вокруг Рысева горит тайга. Все затянуто дымом — не сразу поймешь, где кончается небо, а где начинается земля.

Нехорошо, неспокойно на душе у начальника аэропорта Николая Погодина. У парашютистов, которые сидят на пожаре в тайге, кончились продукты. Послал к ним Погодин лесопатрульный самолет Михаила Худоревского, но тот вернулся ни с чем, из-за дыма на обратном пути едва отыскал собственный аэродром. Его зеленая «Аннушка», точно ослепшая, долго кружила над Рысевом, не зная, куда садиться.

Погодин расставил вдоль аэродрома людей, по его команде они дали выстрелы из ракетниц, показывая направление посадки. И только тогда самолет с крутого виража, прошив насквозь ватную мглу, приземлился чуть ли не на середине полосы.

После посадки самолет, повизгивая тормозами, свернул не на стоянку, а дунул прямиком к аэровокзалу. Возле пятачка он закрутился на одном колесе; открылась форточка, оттуда высунулось потное, закопченное лицо Худоревского.

— Пусть медведь летает! — заорал он Погодину. — А я больше не полечу. Хватит, чуть не сгорели.

— Чего кричишь, — осадил его Погодин. — Иди отдыхай. К ним Воронов на вертолете полетит.

Кроме патрульного самолета, в Рысеве находился вертолет, на котором Воронов вывозил из тайги парашютистов.

Воронов улетел под вечер и не вернулся. Всю ночь на аэродроме жгли костры, вслушивались в небо. Но оно молчало. Лишь в стороне поселка слабым туканьем тревожил слух поселковый дизель, да жутко, как по покойнику, выла чья-то собака.

Утром Погодин пришел в пилотскую, разбудил Худоревского.

— Собирайся, Миша, — тихо сказал он. — Придется тебе еще раз слетать. Такие, брат, пироги.