Почтовый круг - [46]

1 июля

У меня, кажется, гангрена. Я боюсь в этом сознаться самому себе. Отнимут ногу — я уже не летчик. А это все.

XVI. В училище

В училище они приехали ночью. Дежурный посмотрел документы, наморщил лоб, размышляя, куда бы их определить. Затем повел в казарму, нашел там свободную, без матрацев, двухъярусную кровать, тихо, почти шепотом, сказал:

— Располагайтесь пока здесь. До подъема два часа. Утром зайдите в отдел кадров, сдайте документы.

Парни сняли пиджаки, разулись. Что ни говори, а спать хотелось страшно. Последнюю ночь в поезде они не ложились, боялись пропустить станцию.

Сережка расположился внизу. Федя забрался на второй ярус. Под ними, будто жалуясь, выгнулась, загудела сетка. Они подождали, когда стихнут шаги дежурного, и тут же, почти мгновенно, уснули.

— Подъем! — мальчишечьим петухом закричал кто-то рядом.

Сережка вскочил, ударился головой в провисшую стальную сеть. В проход свалился Сапрыкин, сонно захлопал глазами, недоуменно огляделся. По коридору неслись курсанты, на ходу одевая на себя белые нательные рубашки.

— Вот так новость, — охнул Сережка. — Настоящая армия.

Когда они ехали сюда, то не представляли, что это за летное училище: размягчало слово «гражданское», а от него попахивало чем-то мирным, нестрогим.

Через час в местной парикмахерской их подстригли «под нуль», завхоз выдал форму, ботинки, нижнее белье. Старшина построил прибывших курсантов и повел в баню. В бане они начали меняться одеждой, завхоз не очень-то беспокоился о номере, прикидывая на глазок, — главное выдать, а там сами разберутся.

В первые дни на построении Жигунов никак не мог отыскать свое отделение, все время пристраивался к чужим, но потом все-таки нашел выход из положения. Федя Сапрыкин был покрупнее других, его круглая, кирпичного цвета голова заметно выделялась среди молочно-серых голов курсантов и действовала на него как на шофера стоп-сигнал. Он отыскивал ее взглядом, пробирался среди курсантов и пристраивался к своему товарищу в затылок, зная, что Федя в общем-то человек опытный, с ориентировкой у него в порядке, он свое место знает.

С этим дело как-то наладилось, но вот утром он вставал в строй самым последним, и тогда Сережка решил просыпаться за несколько минут до подъема и, одевшись, вновь ложился в постель. Но его быстро раскусили. Засек старшина и дал три наряда вне очереди. Федя Сапрыкин попытался заступиться за друга и тоже получил такое же наказание.

— Бог создал отбой и тишину, а черт — подъем и старшину, — ворчал Федя.

На другое утро провинившихся отправили в колхоз на уборку кукурузы. Стояли теплые дни, в воздухе летала паутина, пряно пахло палой листвой. Машина неслась по дороге, вокруг, сколько хватал глаз, шли поля, разлинованные лесопосадками. Вскоре они приехали в деревню, там им выдали по мешку и направили на кукурузное поле. Початки были длинные, тяжелые, как артиллерийские снаряды. Дело шло споро, они едва успевали таскать мешки на дорогу в машину. Вскоре поле закончилось, они вышли к аэродрому.

Неподалеку был разбит старт. Самолеты, поурчав немного, поднимались в воздух, делали круг и вновь заходили на посадку. Чуть подальше, над плоской горой, делая маленькие круги, летал еще один самолет.

— Вот это да! — завертел головой Сережка. — Мы вкалываем, а там летают.

— Ничего, через год другие будут кукурузу убирать, а мы летать, — кивнул в сторону аэродрома Сапрыкин. Но он просчитался. На занятиях у него скрутило живот, и он потерял сознание. Федьке сделали операцию. Больше месяца пролежал он в городской больнице. В начале зимы приехал в училище худой, осунувшийся.

— Списали, — горько махнул он рукой. — Поеду домой, видно, не судьба.

— Езжай в Москву, — советовали курсанты. — Там работает центральная врачебная комиссия.

— Да они говорят, слава богу, живой остался.

Курсанты сбросились по десятке Феде на дорогу, он собрал нехитрые свои пожитки в чемоданчик. Сережка проводил его до вокзала. Постояли, поджидая поезд.

— Может, и вправду в Москву съездишь? — спросил Жигунов.

— На какие шиши? — прищурил глаза Федька.

— Вот тебе раз! — воскликнул Сережка. — Да мы бы собрали.

— Удивляюсь я на тебя, Серега, — погрустнел Сапрыкин. — Прежде всего будут смотреть мои документы. Там мне такое понаписали! Перестраховщики.

Федька уехал и замолчал почти на целый год. Письмо от него пришло летом, когда Сережка собирался сделать первый самостоятельный полет.

«Устроился я, Сережа, в лесавиабазу парашютистом, — писал он. — Комиссию прошел нормально. Ну, в общем, сам понимаешь, требования не те, что в училище. О том, что со мной было, я им, естественно, не сказал. И я летаю, хоть не так, как мечтал, но летаю, прыгаю на лесные пожары. Жаль, конечно, что не довелось мне с вами учиться, не судьба, видно. В бригаду не пошел, стыдно было чего-то, да и не осталось там никого, разъехались кто куда. Тушим пожары по всей матушке-Сибири. Кстати, могу сообщить: Гриша-тунгус у нас инструктором. Он, оказывается, во время войны десантником был, в тыл к немцам прыгал. Вот уж не ожидал! Видел Светку — учится в медицинском. Говорит, ты пишешь редко. Ты что же это, брат, ленишься? Ты ей пиши, а то уведут, она девка видная, парни за ней гуртом ходят. Шучу, конечно. Недавно была командировка в Рысево. Тушили небольшой пожар. Отец твой там командует. Развернул он авиационное хозяйство, на все управление гремит. Лучший аэропорт местных воздушных линий! В тайгу нас сбрасывал Худоревский. Он летает на маленьких, говорит: «Хочу спокойно дотянуть до пенсии». Ребята рассказывают: они с Бурковым злейшие враги. Худоревский хотел переучиться на реактивный самолет, а Бурков проверил у него технику пилотирования и поставил тройку. Сам знаешь, в школе переведут в другой класс, а в авиации шиш. Так что не получай троек. Видел Ваську Косачева. Он на Сахалин подался, деньгу заколачивать. Машину хочет купить. Утру, говорит, вам нос. Давай приезжай скорее, может, с тобой выпадет полетать».