Почти вся жизнь - [36]

Думал он и о горбуне-спекулянте, и о загубленных часах, и о еде, не принесшей радости, и тогда ему вдруг начинало казаться, что в дверь стучат, и он думал, что, быть может, это снова пришел горбун. Когда же он убеждался, что никто не стучит, он все равно думал: открыл ли бы он дверь горбуну, а если бы открыл, то какая у них была бы встреча и стоило ли снова меняться? Он думал о том, сказал ли бы он о новой встрече жене и что стоило бы отдать в обмен, и о том, отдал ли бы он жене половину продуктов или меньше. Думал Иван Николаевич и о товарище Счастливченко, который советовал ему беречь энергию, и Иван Николаевич старался лежать не шевелясь. Думал он и о женщине-враче и, прислушиваясь к своему сердцу, по-прежнему удивлялся, что именно сердце его не беспокоит.

Как-то он взглянул на себя в зеркало, которое жена забыла на тумбочке около кровати. В другой раз он, быть может, и ужаснулся бы, увидев себя таким небритым, грязным и сморщенным, но сейчас он только подумал, что это не он, что это не его, а чужое лицо, и грязь чужая, и морщины чужие.

Тогда он подумал, что он, Иван Николаевич, давно уже умер, а на его месте появился другой человек.

— Что ты будешь есть? — спросила жена, вешая пальто на гвоздик. — Суп, а кашу на завтра? Или кашу, а суп на завтра?

— Кашу и суп сейчас, — ответил за Ивана Николаевича этот другой человек.

Ночью снова не было сна и снова мысли овладели Иваном Николаевичем. Но теперь он думал о себе только в прошлом, и только в третьем лице, то есть вспоминал, каким он был до смерти.

Вот он берет деньги со сберкнижки, идет в ювелирторг, покупает часы и дарит их жене и благодарит ее за долгую и хорошую совместную жизнь. Вот он, вымытый, выбритый и свежий, идет на работу, оставляя жене записку: «Задержусь после работы на месткоме. Целую». А вот еще раньше, до свадьбы, он, стараясь поправиться своей будущей жене, приглашает ее на вечер в почтовое отделение, где ему вручают грамоту ударника.

Такой человек не мог бы одобрить сделки с горбуном. В крайности можно было обменять свои часы. Часы жены отдавать было нельзя. Нехорошо было не поделиться едой. Сам все съел, а потом заставил жену ухаживать за собой.

Не могло Ивану Николаевичу нравиться и все, что было до прихода горбуна. В столовую надо было ходить самому и самому заботиться о сохранении энергии во время блокады. Надо было встретить Новый год с женой или хотя бы отдать жене квадратик масла.

Человек, который появился на месте Ивана Николаевича, делает гадости, это было бесспорно.

Вечером пришла жена.

— Я очень устала, Ванечка, — сказала она. — У меня к тебе просьба. Помоги мне немного, наколи досок. Они совсем легонькие.

— Я болен, — ответил за Ивана Николаевича другой человек.

Впервые за все это время Иван Николаевич пожалел о своей смерти и впервые он подумал о другом человеке, появившемся на его месте: только ли на одни гадости тот способен?

— Подожди, я сейчас встану, — сказал Иван Николаевич.

Он встал, взял коптилку и, пошатываясь, пошел на кухню. Он нашел распиленные доски. На плите, поблескивая, лежал топор. Он взял его в руки. Топор показался ему очень тяжелым. Иван Николаевич никак не мог попасть им по доске, но наконец попал и расколол доску. Следующие движения были точнее. Топор стал несколько послушнее в его руках.

Ночью с непривычки все тело немного ныло. Вместе с мыслями о другом человеке, появившемся на месте Ивана Николаевича, пришла мысль о том, что можно колоть доски, не затрачивая столько усилий. Надо только приноровиться к топору.

Жена еще спала, когда Иван Николаевич вышел на кухню. Ему было лучше, чем вчера, и он принес в комнату две полных корзины.

Жена ушла на службу, Иван Николаевич долго смотрел на расколотые им доски: они были, безусловно, велики для печурки.

Он принес топор из кухни и аккуратно наколол лучину. Перед приходом жены он растопил печурку.

Когда вечером жена собиралась колоть доски на завтра, Иван Николаевич сказал твердо:

— Я сам.

Топор, в сущности говоря, был совсем не тяжелым. Растопка получилась хорошая. Но топор был чужой, и вечером за ним пришел дворник. Прежде чем заснуть, Иван Николаевич долго размышлял, как теперь быть: топора нет, доски не будут расколоты. Не решив вопроса, как быть с топором, он крепко заснул. Утро он пролежал в постели, но не выдержал, вылез из-под одеяла, осилил коридор, вышел на лестницу и спустился в дворницкую.

— Топор дадите?

Дворник, покачав головой, вынес топор, и Иван Николаевич взял его. Дрова он колол на площадке лестницы — это было значительно удобнее.

На следующий день он снова спустился вниз и получил топор. На третий день дворник сам пришел к Ивану Николаевичу:

— Возьмите топор. Принес, чтобы вам ко мне больше не ходить.

Иван Николаевич взял топор, но это не обрадовало его, а скорее озадачило. Незачем теперь было ему выходить из квартиры, и впервые за эту неделю он весь день пролежал в постели. Вечером он сказал жене:

— Сегодня четный день. Оставь мне судки.

На следующее утро, наколов досок, он вышел на улицу. Он шел в столовую и все думал, как его встретят и как будут разговаривать — как с Иваном Николаевичем или поймут, что Иван Николаевич умер под одеялом, а пришел другой человек, с одутловатым лицом, грязный и небритый. И прежде чем зайти в столовую, он спустился в подвальное помещение, где работал парикмахер.