Почти вся жизнь - [106]

Лицо Макеева было усталым, каким только может быть лицо командира полка, двенадцать дней находящегося в жестоком бою. Казалось, что за двенадцать дней Макеев впервые присел. Морщины на его лице расправились и словно отдыхали, более не похожие на шрамы.

Николай Новиков впервые испытывал тяжелое горе и целиком был погружен в него. Все другие чувства были ему сейчас недоступны.

Елизавета Ивановна, глядя на мертвое лицо Ларина, вспоминала Смоляра, и потеря Ларина неумолимо сочеталась с главной потерей ее жизни.

Макарьев мучительно упрекал себя в том, что не уберег командира дивизиона. Он не представлял себе, как можно было уберечь Ларина, но чувство ответственности за все, что в дивизионе происходило, и за каждого человека, в нем служившего, было воспитано в Макарьеве с такой отчетливостью, что он повторял все ту же мучившую его фразу: «Все-таки я остался жив, а убили Ларина».

Ларина хоронили в Гатчине. Немцы окончательно были отсюда выбиты. Дивизия вышла из боя. Осуществленный ею удар по противнику был высоко оценен командованием фронта.

На похоронах Ларина был выстроен батальон Сарбяна. От бойцов надгробное слово взялся сказать Богданов. Но, увидев тело Ларина, он долго молчал.

— Командир дивизиона все стремился освобожденных повидать, — сказал наконец Богданов. — Но были другие задачи… — Богданову хотелось сказать об этих задачах, вспомнить прошлое, ведь Ларин — это уже было прошлое их дивизиона, но, глядя на лица окружавших его людей, он отказался от этого. Люди смотрели на него с надеждой, и Богданов сказал: — Все же мы теперь и Красносельские, и Гатчинские.

На следующее утро Макеев вызвал Новикова к себе.

— Ваша сестра, если не ошибаюсь, была женой капитана Ларина? — рука его невольно отбила такт.

— Так точно, товарищ подполковник.

— Полк заинтересован в судьбе вдовы погибшего капитана Ларина и… — костяшки пальцев снова упали на свежий сруб стола, — его ребенка. Вам ясно, товарищ лейтенант?

— Ясно, товарищ подполковник.

— Вам предоставлен отпуск для поездки в Ленинград.

— Слушаюсь, товарищ подполковник.

— Идите выполняйте.

Новиков по-курсантски точно сделал «кругом», но в это время Макеев подошел к нему. На плечи Николая легли сухие пальцы командира полка.

Николай хотел повернуться, но Макеев сам повернул его к себе.

— Товарищ подполковник… — сказал Новиков, чувствуя сильный и глубокий взгляд Макеева.

Макеев ничего не ответил. Он не спеша всматривался в лицо Николая, словно стремясь найти в нем новое, еще никому не известное выражение.

Вдруг что-то дрогнуло в углах его рта. Улыбнувшись каким-то своим мыслям, он чуть привлек к себе Николая и легко отстранил его.

— Мне можно идти, товарищ подполковник? — спросил Николай нерешительно.

— Да, да, конечно… — быстро сказал Макеев. Неожиданная улыбка еще какое-то время освещала его лицо.

Не заходя к себе, Николай выбежал на шоссе и стал ждать попутную машину. Но все машины шли по направлению к фронту, и Николай, нервничая, долго ходил взад и вперед. Вдруг он остановился. Навстречу ему один за другим шли двое. Первый был в широченной шинели без погон, болтавшейся на нем, как халат, и в пилотке без красной звездочки. Позади него шел красноармеец, держа винтовку навскидку. Николай чуть не вскрикнул: это были Хрусталев, бывший начальник артснабжения, и его конвоир. Когда они поравнялись с Николаем, он невольно уступил им дорогу. Хрусталев, кажется, узнал его. Что-то вроде улыбки появилось на его опухшем лице.

— А, младшенький!.. — сказал он сквозь зубы.

Николай отвернулся. Полчаса спустя ему удалось остановить попутную машину. Николай быстро прыгнул в кузов, где сидели два бойца.

Они накрылись брезентом от мокрого снега, вялые хлопья которого падали непрерывно.

— Нет, душно, — сказал Николай и пересел на борт.

Он должен был обдумать поручение, которое дал ему полк, а мысли были расстроены. И такова была сила личного его горя, что чем более он пытался привести в порядок свои мысли, тем менее это ему удавалось.

Бойцы, сидевшие под брезентом, чувствовали себя как дома. Вытащив из мешка хлеб, сало и консервы, они ели с большим аппетитом, сожалея лишь, что нечем промочить горло.

Машина шла теперь рывками, не в силах совладать с разбитой дорогой. То и дело шофер вылезал из кабины и тяжелым ключом стучал по скатам, выслушивая машину, как врач больного.

— А что, товарищ лейтенант, с нами не закусите? — спросил один из бойцов.

— Нет, я не хочу, — быстро ответил Новиков. — Спасибо, не хочу.

Боец покачал головой.

— Зря, товарищ лейтенант. После обеда настроение повышается.

Новиков пожалел, что фляжка его пуста: нечем угостить попутчиков.

— Я вот смотрю на вас, товарищ лейтенант, — сказал другой боец, бережно складывая в мешок остатки продовольствия. — Смотрю, все на борту сидите. Мало разве в бою снега наглотались? И веселья в вас не видать. А вы человек молодой. Чем объяснить?

— У меня горе, — не удержался Новиков.

— До этого мы своим умом дошли, — сказал боец, переглянувшись с товарищами. — Однако в чем горе?

Взгляд его был такой внимательный и сочувственный, что Николай сказал откровенно:

— Командира моего дивизиона убили.