Почти нормальная семья - [81]

— Ты открыла ящик? — спросила Линда.

Я кивнула.

— Крис заставил меня пойти на такое, чего я на самом деле не хотела. Он сказал, что если я действительно люблю его, то должна доказать это. Когда же я наконец решилась сказать «нет», он пришел в ярость. Он связал мне руки за спиной и запихнул мне в рот мячик. Я еле могла дышать.

Я рефлекторно сделала глубокий вдох. Воспоминания сверкнули в голове как молния.

— Он насиловал меня. Наверное, ему хотелось, чтобы я сопротивлялась. Именно это доставляло ему удовольствие. Тут я все поняла.

Я подумала о нежных руках Криса в ванне Гранд-отеля. О воде, ритмично ударявшейся о наши тела. Слова Линды никак не подходили к тому Крису, которого знала я.

— Почему ты не обратилась в полицию?

— Я обратилась, но следствие вскоре было закрыто. Мама Криса — профессор юриспруденции, знает каждого судью и прокурора в этой стране. Крис — успешный предприниматель и миллионер. С какой стати кто-нибудь поверил бы мне?

— Когда ты подала заявление в полицию? — спросила я.

Линда переминалась с ноги на ногу:

— В апреле.

— После того, как ты бросила его? — спросила Амина.

Линда кивнула.

— После того, как ты бросила его? — спросила я. — Или наоборот?

На мгновение она закрыла глаза и вытерла щеку.

— Наоборот, — чуть слышно проговорила она.

Я сплюнула на тротуар. Передо мной свернул еще один автобус, и женщина с чемоданом отскочила, когда брызги из-под колес полетели на тротуар.

— Вон мой автобус, — сказала я и побежала за ним.

73

— Почему ты так резко отреагировала на мои слова при нашей прошлой встрече?

Ширин тянет к подбородку уголок своей пестрой шали, не сводя с меня глаз.

На мое упорное молчание она задает один вопрос за другим:

— Тяжело об этом думать? Может быть, станет легче, если об этом поговорить?

Я вздыхаю. Не знаю, зачем я сюда пришла. Я могла бы снова притвориться больной, дико протестовать или сопротивляться.

— Тебе знакомо такое понятие — «любитель острых ощущений»?

Скрестив руки на груди, я смотрю в одну точку за спиной Ширин. Пусть не думает, что все хорошо и супер. Она обещала отказаться от предубеждений против меня и тут же сделала вывод, что я говорю о Крисе, когда я спросила о мании контроля.

— Ученые обнаружили, что некоторым людям требуются особенные стимулы, чтобы испытать удовольствие. Их обычно называют «любителями острых ощущений», — говорит она. — Например, некоторые занимаются экстремальными видами спорта — альпинизмом или прыгают с тарзанки. Но бывает и так, что человек ищет рискованных отношений и хорошо себя чувствует в состоянии конфликта.

Я напускаю на себя равнодушный вид, хотя, конечно же, слушаю навострив уши.

— С ним все было так увлекательно, да? С Кристофером Ольсеном.

На этот раз она произносит его имя значительно осторожнее — сидит с прямой спиной, вероятно держа палец на кнопке тревоги.

— Ну хватит уже, — вздыхаю я.

— Ведь ты любишь острые ощущения, не так ли?

Я громко фыркаю.

— Мне нравится, как ты анализируешь. Правда. Если мне когда-нибудь понадобится психотерапевт, я сразу же позвоню тебе.

Теперь я смотрю ей прямо в глаза.

— Твой юмор… — произносит она.

— Защитный механизм, правда?

Она не отвечает.

«Наконец-то, — думаю я. — Наконец-то она от меня отстала».

Вернувшись к себе в камеру, я лежу, растянувшись на кровати, и разглядываю пятно на потолке, пока оно не начинает расти, оживает и превращается в оптическую иллюзию с тусклыми узорами.

Я думаю о Крисе. Вероятно, что-то все же есть в этих разговорах Ширин о химических процессах в мозгу, чувствах и потребности в стимулах. Но что все это означает — что мне не в чем себя упрекнуть? В конечном счете каждый человек несет ответственность за свои поступки, разве нет? Дофамин, серотонин и адреналин к ответу не призовешь. Смягчающие обстоятельства? Не знаю.

Я знала, кто такой Крис Ольсен. Должна была бы догадаться.

Импульсы и чувства — субстанции недолговечные. Мне всегда казалось, что любовь — это нечто другое, осознанный выбор. Влюбленность вспыхивает и гаснет. Обычным октябрьским днем я могу влюбиться хоть десять раз подряд. Но я решила не влюбляться в Криса. Или все же влюбилась? Да и есть ли выбор?

Почему внутри все начинает болеть, когда я думаю об этом?

Все возвращается. Растерянность, отвращение.

Предательство.

Когда я думаю об Амине, кажется, что кожа начинает трескаться. Горе и чувство вины нарастают, и меня подташнивает, словно укачало в машине.

Я думаю об Эстер Гринвуд и Холдене Колфилде. Можно ли вообще прожить жизнь и не рехнуться?

К приходу Винни-Пуха я совершенно не готова. Я подскакиваю, сажусь на край кровати, закрываю лицо руками, чтобы он не видел моих слез.

— Что такое? — спрашивает он, ставя на стол свой кожаный портфель.

— Ничего, — бормочу я. — Просто устала.

Он наклоняется вперед и кладет мне на плечо свою надежную руку.

Я медленно поворачиваю к нему лицо и даю волю слезам.

74

В пятницу мы с Аминой ели кебаб, сидя на диване, хотя я и пообещала родителям есть в кухне или за обеденным столом.

— Не доставляй папе разочарований, — сказала мама на прощание, когда они уезжали.

В каком-то смысле это story of my life.

— Не понимаю, зачем ты привела ко мне эту сумасшедшую, — сказала я, сердито глядя на Амину.