Почти библейский исход - [19]

Передавая из рук в руки бинокль, осмотрели поле битвы. Результаты однозначной оценке поддавались с трудом: с одной стороны, все мишени поражены, одна валяется, разбросав содержимое головы по стене рубки, вторая, по словам Тотти, вывалилась за борт. Это плюс, и неоспариваемый. В минусах — обмякшая надувная лодка на палубе за рубкой и опустевший подствольный магазин дробовика. В общем, не снайпер я. Ладно, как говорил известнейший вареньефил из старого мультика: «Продолжаем разговор!»

Тамир рулит, я, зарядив дробовик, накручиваю себя, цитируя гоблинское[18]: «Бей в глаз! Не порть шкурку!» О! Закончится эта морская охота, станет поспокойнее — плюну на всё и пересмотрю трилогию в его переводе! Под вискарик! С… А с кем бы?

Растлевающие мысли вымело — сторожевик приближался. На этот раз Тотти не стал «дефилировать» параллельным курсом, а приблизился потихоньку и сбавил обороты. И наш катерок застыл рядом с «пока не нашим», параллельно ему, рубка к рубке. Идеальные условия, если бы не качка.

«И тут себя бойцом я показал! Лишь только ложка весело стучала!»[19] Ну, не ложка и не стучала, но тем не менее. Три выстрела — и три трупа, «окончательных», как бумага профессора Преображенского. Пять минут наблюдений — тишина, ни тени шевеления. Тотти, поманипулировав рычажками на панели управления, развернул катер и, зайдя опять с кормы сторожевика, аккуратно притёр его к борту возле рубки. Я, передав ему дробовик, забросил бухту троса на сторожевик и полез сам. Перелез удачно, не сверзившись в воду и не повредив себе ничего. С минуту просидел с пистолетом в руке, наслаждаясь запахом гнилого мяса, а потом уверовал в свою безопасность, расслабился и принялся привязывать наш старый катер к новому. А зря! Зря уверовал и, наверное, привязывать принялся тоже зря. Звериный крик Тотти, грохот выстрела, выбивающий дух удар в спину и почему-то вкус огуречного рассола. И всё.

«Это кто же к губам моим губами прижимается? Волосы короткие, мелко-кучерявые… Что за негритяночка? Оторвалась, отодвинулась… Опаньки! Тотти-Тамир! Ахтунг! И здесь они! Б… никому верить нельзя! Сука-жизнь! А он вдохнул глубоко — и опять к устам моим сахарным-нецелованным припал… Странно он как-то целует… Надувая… Ой, б…»

Этот поток сознания прошмыгнул одномоментно и ссыкливо сбежал. Или не сбежал, а смыло его. Волной. Волной боли. Да такой, что термины типа «сильная», «чудовищная» или «ужасная» — так, если и стояли рядом, то скромно, молча и неупоминаемо даже в титрах под биркой «и др.». Наверное, самое близкое, на мой взгляд — словно во всё тело, в каждую его клетку, в каждую молекулу нервных окончаний воткнули рыболовный крючок и резко, без предупреждения, дёрнули.

Как там Раневская говорила по поводу своего геморроя? «Старожилы не помнят, чтобы у человека так болела жопа!»? У меня болело ВСЁ! А потом эта боль попёрла, пардон, изо всех щелей. И сверху, и снизу, из всех предусмотренных для выделения отверстий. Человек по имени «Фонтан Дружбы Народов на ВДНХ»! Не больше и не меньше. Саурон[20], наверное, так же исходил, куя своё кольцо, «злобу свою вложил, зависть, привычки нехорошие…» Вот и я изливал накопившееся за почти полвека и изрядно разбавленное морской водой. И с исходящим и истекающим из меня уходила и всеобщая боль, оставляя очаги в груди, голове, спине, глазах…

Наверное, это было забавное и смешное зрелище — лежавший на носу катера не по сезону одетый полный дядя, капитально отовсюду опорожнившись, встаёт на колени и начинает раздеваться.

— Папа, ты как?

— Херово. Всё болит.

О, слёзы перестали течь.

— Тотти, ты в крови!

— Это не моя. Это твоя!

— Меня куснули?

Прощай, кошка… Мама, папа — скоро встретимся, наверное…

— Э-э-э… Не знаю. Не уверен. А что ты делаешь?

— Йоптыть! Раздеваюсь!

— Зачем?

— Если мне жить, по Омару судя, где-то час, то я его хочу провести без говна в штанах. Если дольше — тем более! Или я на репера похож? Не подходи!

— ???

— Грязно! Разденусь, слезу в воду — тогда… А тогда и незачем. А, нет, есть — я смою с себя свои «излишки», а потом простирнусь. А ты мне грязное подашь и чистое потом примешь.

На очередное Тоттино «зачем?» я отвечать не стал — сиганул, в чём мать родила, в воду. Блин, необдуманно! Толком вдохнуть помешала боль в груди, поэтому уровень мирового океана я слегка понизил. Вынырнул, откашлялся — как заново родился! Изобразил эротический этюдик «толстяк в бездонной ванне», отплыв метров на пять от катера, подплыл обратно.

Призадумался, решая обалденно важную задачу — что и как стирать. Минуты за две, болтаясь эдаким поплавком от удочки на кита, пришёл к выводу: стираю труселя пролетарские, носки, полощу ботинки и куртку. А остальное пусть Нептун меряет или рыбки глодают. Так и сделал.

Вылез из воды, постукивая зубами — и вода не парное молоко, и ветерок поддувает… Или это озноб, как у Омара? Огляделся со щемящей грудь тоской. Тотти встревоженный, отмывшийся, вроде целый. А вот катеру перепало, и крепко. Навеса как не бывало, ветрового козырька — тоже. И по палубе на носу от середины козырька — царапины, исчезающие у борта.

— Ну, рассказывай, что было! Или нет, не то! Верёвка ещё есть?