Почтамт - [39]

С нею заговорил надзиратель.

– Так, говорите, вы из Канзас-Сити? У меня родители в Канзас-Сити родились.

– Да что вы? – откликнулась девчонка. Затем спросила у меня:

– А Майерс, восемь тысяч четыреста?

– Давай в восемнадцатый.

Она была слегка полновата, но готова. Я пас. На некоторое время с дамами завязал.

Надзиратель стоял подозрительно близко к ней.

– Вы живете далеко от работы?

– Нет.

– А работа вам нравится?

– О да.

Она повернулась ко мне:

– А Олбани, шесть тысяч двести?

– Шестнадцать.

Когда я закончил свой поднос, надзиратель обратился ко мне:

– Чинаски, я засекал вам время по этому подносу. У вас это заняло двадцать восемь минут.

Я промолчал.

– Вы знаете, какова норма для такого подноса?

– Нет, не знаю.

– Сколько вы здесь работаете?

– Одиннадцать лет.

– Вы проработали здесь одиннадцать лет и не знаете нормы?

– Именно.

– Вы сортируете почту так, будто вам это безразлично.

Перед девчонкой до сих пор стоял полный поднос. Начинали мы их вместе.

– К тому же вы разговаривали с дамой, сидящей рядом.

Я зажег сигарету.

– Чинаски, подойдите-ка сюда на минутку.

Он стоял перед жестяными ящиками и что-то мне показывал. Остальные сортировщики заработали очень быстро. Я видел, как неистово замелькали их правые руки. Даже пухлая девчонка теперь распихивала как надо.

– Видите цифры на торце ящика?

– Ну.

– Эти цифры указывают количество штук, которые надо рассортировать в минуту. Двухфутовый поднос должен быть разметан за двадцать три минуты. Вы превысили норму на пять минут. Он ткнул в 23:

– Двадцать три минуты – это норма.

– Эти двадцать три ничего не значат, – ответил я.

– Как это?

– А так, что подошел человек с ведерком краски и написал тут цифру двадцать три.

– Нет, нет, это проверено временем за много лет и не раз перепроверено.

Что толку спорить? Я ничего не ответил.

– Мне придется написать вам взыскание, Чинаски. Вас об этом известят.

Я вернулся на место и сел. Одиннадцать лет! У меня в кармане не прибавилось ни гроша с тех пор, как я вошел сюда. Одиннадцать лет. Хоть каждая ночь была длинна, годы летели быстро. Может, все дело в ночных сменах. Или в том, что делал одно и то же снова, снова и снова. По крайней мере, со Стоном я никогда не знал, чего ожидать. Тут же не бывало никаких сюрпризов.

Одиннадцать лет пронеслись в голове. Я видел, как работа пожирала людей. Они словно таяли. Был такой Джимми Поттс с участка Дорси. Когда я только поступил, Джимми был прекрасно сложен, носил белую майку. Теперь его нет. Он опустил свое сиденье почти до самого пола и вцеплялся в табурет ногами, чтобы не упасть. Так уставал, что даже не стригся, носил одни штаны по три года. Рубашки менял дважды в неделю, а ноги еле переставлял. Его убили. Ему было 55. Семь лет до пенсии.

– Не доживу, – говорил он мне.

Люди либо таяли, либо толстели, становились просто огромными, особенно в заднице и талии. Всё от табурета, от одних и тех же движений, одних и тех же разговоров. И я такой – дурнота, боли в руках, шее, в груди, везде. Я спал целыми днями, набираясь сил перед работой. По выходным вынужден был пить, чтобы забыть обо всем. Пришел я сюда весом 185 фунтов. Теперь же весил все 223. Двигалась во мне только правая рука.

2

Я вошел в кабинет советника. За столом сидел Эдди Бибер. Сортировщики прозвали его Тощий Бобёр. У него была заостренная голова, острый нос, остренький подбородок. Он весь состоял из острых углов. И к тому же сам везде искал их.

– Садитесь, Чинаски.

У Бобра в руке были какие-то бумаги. Он их читал.

– Чинаски, сортировка двадцатитрехминутного подноса заняла у вас двадцать восемь минут.

– Ох, не надо херни. Я устал.

– Что?

– Я сказал, не надо херни! Давайте, я подпишу все, что надо, и пойду обратно. Не желаю я этого слушать.

– Я здесь для того, чтобы проводить с вами разъяснительную работу, Чинаски!

Я вздохнул:

– Ладно, валяйте. Разъясняйте.

– Нам надо выполнять производственные показатели, Чинаски.

– Ага.

– А когда вы отстаете от графика, это означает, что за вас сортировать почту придется кому-то другому. А это означает переработки.

– Вы имеете в виду, что это я виноват в тех трех с половиной часах переработки, которые назначают чуть ли не каждую ночь?

– Послушайте, двадцатитрехминутный поднос занял у вас двадцать восемь минут. Вот и все дела.

– Вам виднее. В каждом подносе – два фута. На некоторых – в три, даже в четыре раза больше писем, чем на других. Сортировщики хватают так называемые жирные подносы. Мне до лампочки. Кому-то надо крутиться с тяжелой почтой. Вам же одно подавай: каждый поднос – длиной два фута, и его нужно рассовать за двадцать три минуты. Но мы же не подносы по ящикам рассовываем, мы рассовываем письма.

– Нет-нет, эти показатели проверены временем!

– Может, и проверены. Сомневаюсь. Но если вы засекаете человеку время, не судите по одному подносу. Даже Бейб Рут иногда лажается. Судите человека по 10 подносам или по всей ночной смене. Вы же пользуетесь этим, чтобы прикапываться к тем, на кого у вас зуб.

– Ладно, высказались, Чинаски. А теперь я скажу ВАМ: вы рассортировали поднос за двадцать восемь минут. С этого и начнем. ИТАК, если вас поймают еще с одним медленным подносом, вам придется пройти ПОВЫШЕННЫЙ КУРС РАЗЪЯСНИТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ!