Почта св. Валентина - [18]

В этом неуютном хороводе Стемнин ощутил себя безнадежно чужим. И – разом – вспышка необъяснимого радостного родства, сладкий укол тоски по цыганской свободе. Эти люди никогда не будут день за днем, год за годом приходить к девяти на работу, нервничать из-за недовольства начальника или повышения по службе, их не колышут зарплата, дисциплина и дресс-код.

Золотые зубы, пиджак с чужого плеча, стреляющие цвета одежды… Но именно рядом с цыганским дурновкусием понимаешь, каким страшным, деформирующим грузом давят на обычного человека условности. У Стемнина даже дух захватило при мысли о том, как можно провести жизнь или хотя бы один день, наплевав на мнение сослуживцев, соседей, прохожих, студентов, родственников и даже незнакомых людей, осуждения которых по привычке опасаются – до встречи, на всякий случай. Пестрая круговерть широких юбок – беззаботность не знает униформы.

Девчонки-цыганки смеялись, глядя на Стемнина, бросали одно-два словечка на своем языке и опять хохотали, зубоскалили. Теперь он и сам улыбался. Но вот маленький табор доехал доверху, просеялся через турникеты. Яркой стайкой цыгане промельк нули на Ленинградский вокзал, а Стемнин повернул на Каланчевку. Он оглянулся, они – нет.

10

Садовое товарищество, в котором построил дачу отец Стемнина, состояло из двух поселков, совершенно друг на друга непохожих.

Старые сады, заложенные тридцать-сорок лет назад, являли обычную для советских времен усредненность – по размеру надела, по величине домиков, по самой дачной архитектуре. Все эти одинаковые участки с парниками, картофельными рядами, огородом и цветочными клумбами, где стояли домики с мансардой и частым переплетом окон на верандах, говорили о том, что обитатели если и не равны на самом деле, то не желают обнаруживать свое неравенство. К середине тянулись и снизу, и сверху: выпячивать богатство или бедность считалось неприлично и даже небезопасно. Бедные стыдились бедности, да и не были настолько бедны, чтобы это нельзя было скрыть. Богатые хоть и имели возможность показать достаток, но делали это осмотрительно. Индивидуальность куражилась в мелочах.

Взять хотя бы улицу, где жили Стемнины. У Кроминских на стене сарая нарисован был изрядный Микки-Маус, держащий землянику размером с детское ведерко. Дальше, у Замотаевых, на каждом столбике изгороди вечно были надеты разноцветные и разнокалиберные банки, а Гунявин изукрасил чердачное окно кружевными наличниками. В гости ходить было не принято, а если кто и забегал по-соседски, обычно дальше крыльца не поднимался. Оттого-то в детстве так интересно было заглянуть в чужой дом – посмотреть, как там все устроено. Куда интересней, чем в городе.

Новый поселок вырос недавно, это было ясно с первого взгляда. Здесь никто не равнялся на соседей. Участки были разные – у кого прежние шесть соток, у кого десять, а у кого и все сорок. Про здешние дома на старой поляне говорили «дворцы» и «отгрохали». Большинство новых дачников строили по прежнему дачному образцу – дом с верандой, мансарда под ломаной крышей. Только вместо одного этажа делали два или три, бревна и брус заменяли кирпичом, не стеснялись габаритов.

Интересно было то, что за последние годы на старой поляне кое-кто перестал поддерживать и ремонтировать свои домики, краска облупилась, доски почернели. Наблюдая за этим, Стемнин сделал вывод, что не только богатые старались подчеркнуть свое богатство, но и бедные теперь не стыдились бедности и даже рады были горестно ткнуть ею в нос окружающим.

Середина осталась в прошлом, а о теперешней согласия не было, да и быть не могло. Любой готов был признать свой уровень жизни выше среднего или ниже. Понятие «средний класс», о котором наперебой писали газеты, не устраивало никого.

Стемнин спускался с пригорка. Ветер светло шевелил листья вишен, яблонь и рябин. Идя по улице, Стемнин радовался, что живет именно здесь, среди тех, кого по привычке считал ровней. После долгой разлуки встреча с этими домиками была приятна. Ему казалось, что за год они постарели и даже стали чуть меньше, роднее: действие виноватого узнавания.

Выкрашенный синей краской домик с белыми ставнями был виден издалека. У крыльца на веревке поплескивали полотенца и еще какие-то тряпочки. Елизавета Дмитриевна шла от умывальника, держа в руке не то миску, не то кастрюлю. Она тоже заметила сына издалека и смотрела, прикрыв ладонью глаза от солнечных лучей. Потом помахала рукой.

– Сподобились, господи, – протянула она, не улыбаясь, когда сын вошел в калитку. – И года не прошло.

– Я на минутку, – ответил Стемнин. – Проездом.

– Никаких минуток. Переодевайся, попасись в саду, обед через полчаса.

Но Стемнин, как всегда, не переодеваясь, в городской одежде пустился по саду с обходом. Это была детская привычка – обходить все места, где могли найтись разные подарки: два малиновых куста сорта «новость Кузьмина» с длинными сладкими ягодами, легко сходящими с похожего на банан стерженька, грядка гороха, коричная яблоня, клубника, заросли ирги и красная смородина. Круг, на который уходило десять-пятнадцать минут, отрывал от города, возраста, забот вернее, чем вся двухчасовая дорога на электричке мимо несущихся за окном полей и перелесков.