Почерк - [37]

Берег уже несколько раз круто повернул, запутал дорогу назад. Это было хорошо: захотеть вернуться можно вначале, а сейчас обратный путь казался дольше и холоднее, чем путь вперед, к просвету в пасмурном небе. Лагуны там, конечно, не окажется, но зато близко лес и заброшенные строения.

Вдруг, из-за поросшей соснами косы, как звуки ада, как вестники самого подлого в мире предательства, послышались человеческие голоса. Там, за косой, огромный прожектор был направлен в низкие тучи и пробивал завесу. По пляжу ходили люди. Раскладные стулья тащили из автобуса, бережно несли кинокамеру.

Аня посмотрела на Игоря счастливыми глазами.

– Это кино?

– Кино.

– Пойдем! Я так хотела посмотреть, как снимают!

– Конечно… как ты хочешь.

Они стали немного в стороне от киноработников. Долго ничего не происходило.

– Почему не начинают?

– Готовятся.

– А почему так медленно?

– Это кажется со стороны. На самом деле у них кипит работа.

Прошло еще полчаса. Игорь старался отворачиваться от съемочной площадки, чтобы никто случайно не запомнил его лицо.

– Давай уйдем, а то простоим, а они так и не начнут. К камере все равно не пустят.

– Жалко. Ну, пойдем.

Киношники нарушили план, который он готовил так долго: не спал ночами, сидя в чате у компьютера, чертил виртуозные схемы, придумывал Лику. Все висело на волоске, а повторить такое потом крайне сложно. Да и не в его правилах было встречаться с девушкой во второй раз. Все происходило сразу, чтобы не дать ей шанса поделиться потом с кем-нибудь, рассказать приметы.

Теперь нужно было идти еще несколько километров, чтобы найти подходящее место, но дальше по берегу уже тянулись пансионаты. Поэтому Игорь решил распрощаться с морем и отправиться в лес. Темнело, когда они пошли в глубь побережья, чтобы «непременно увидеть уникальные Цветущие Балтийские Папоротники».

3

Аня съела бутерброд, который Игорь специально взял с собой – чтобы ни голод, ни холод не могли заставить их повернуть обратно в тот момент, когда нельзя еще начинать. Кроме того, в сумке лежали термос, свитер и даже аптечка – мало ли что!

До папоротников идти было долго, они углублялись в лес, и с момента, когда сквозь стволы был виден просвет, прошло сначала десять минут, потом еще десять, а потом, когда Игорь как бы в шутку предложил, кружась, побегать меж сосен, уже стало невозможно понять, в какой стороне этот просвет находился.

Августовский день заканчивался, солнце было видно только наверху, если запрокинуть голову, а если не запрокидывать – только стволы деревьев. Сначала попадались сосны, потом огромные дубы, песчаная почва сменилась черной от вчерашнего дождя землей. В далеком городе солнце сейчас оставалось тоже только на уровне третьих этажей, и желающим погреться пришлось бы ходить по стенам.

– Мы успеем на электричку?

– Да. А ты что, замерзла?

– Нет. Просто комары. Надо было джинсы надеть.

Можно начинать. Игорь сел рядом и пристально посмотрел Ане в глаза. Его кровь струилась по жилам ровно, не притворяясь больше водой или апельсиновым соком. Сердце стучало мощно и чисто. Свежий воздух наполнил легкие. Игорь чувствовал себя ОТЛИЧНО. Начиналась жизнь без игры.

– Комары? – спросил он и положил руку на Анино колено.

Аня тоже пристально смотрела в глаза Игоря. В какой-то момент он хотел передумать, но не мог отказаться от того наслаждения, которое уже виделось впереди, ему хотелось чувствовать молодую жизнь каждым квадратным миллиметром своих пальцев. Он сильнее сжал Анино колено и приблизился.

– Комары, – тихо сказала Аня.

Еще было не поздно убрать руку и передумать. Он не обнаружил себя и мог оправдать этот жест как угодно. Она поверила бы во все. Ее завороженный взгляд еще не был взглядом страха, а просто такой был Игорь в тот момент – сгусток крови, желания и силы, что невозможно было оторвать от него глаз.

Как в далекой юности, перед ним сидела девушка, но тогда не произошло ничего, и теперь он хотел вернуть себе тот вечер, озябшую девичью кожу и первый, чистый, так и несостоявшийся поцелуй.

Все они, с кем он потом уходил в Балтийский лес, должны были вернуть ему этот поцелуй, эти почти детские объятия. Он никого не любил с тех пор, никого не жалел, кроме Лики, которую год от года вызывал к жизни, страдал вместе с ней, ненавидел ее врагов. И «убивал» год от года – то в автокатастрофе, то в безрассудной подростковой петле на кухне. Ее, ее он жалел по-настоящему, а не этих случайных девчонок, которых и знал-то в течение одного дня.

Лика была единственной девушкой, которая понимала его по-настоящему и не жалела своей юной нежности. Но ни к ней, ни к той, что осталась в детстве, нельзя было прикоснуться, а дыхание Ани – рядом. Кожа ее, несмотря на близкую ночь, – теплая, косточки в пальцах – как кости винограда, а волосы – как струи водопада, ложащиеся на дно порога. Груди ее как августовские дышащие стога на лугу, живот как луг с шелковой травой, как белая ночь над северными болотами.

Немного борьбы, бесполезных криков, и наступит момент истины. Потом он запрыгнет в последнюю электричку. Ужас произошедшего и радость жизни, вновь молодой и прекрасной, переполнят его. Он будет ходить из вагона в вагон, улыбаться и петь в тамбуре. Осталось сделать последний шаг.