Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках - [27]

Так вот, мне в жизни повезло и в том смысле, что судьба занесла меня в начале лета 1967 года на преддипломную практику в Прагу, в Карлов университет, и, самое главное, что я действительно имел возможность на протяжении более месяца общаться с учеными, интеллектуалами, которые как, к примеру, Ота Шик и Радован Рихтер, стали авторами «Программы действий КПЧ» и сыграли существенную роль в истории того, что принято называть «Пражской весной». Мой мудрый шеф Валентин Чикин (тогда я в Праге был одновременно в роли корреспондента «Комсомольской правды») точно рассчитал, что именно мне удастся то, что не удалось специальному корреспонденту «КП» в Праге, а именно вызвать таких реформаторов как Ота Шик на откровенный разговор о сути уже начатых в ЧССР реформ.

Правда, Чикин, наверное, тогда еще не знал то (о чем я, конечно, не говорил в тексте интервью), что знал я, и что мне на пальцах объясняли мои, если можно так выразиться, наставники и учителя, русские по происхождению профессора Карлова университета, и прежде всего уделявший мне особое внимание бывший белогвардеец, корниловец-эмигрант, профессор славистики Леонтий Васильевич Копецкий. Леонтий Васильевич, изучая меня и уделяя мне так много времени, хотел понять, какое будущее ожидает его родину. А мне удалось с его помощью проникнуть в психологию чешской интеллигенции, с которой я общался здесь же, у него на квартире, понять подлинные мотивы происхождения того, что в истории осталось под названием «Проект социализма с человеческим лицом». Так уж получилось, что моя первая ознакомительная беседа, в данном случае – как студента-практиканта философского факультета МГУ, – состоялась в кабинете профессора Павла Махонина, тоже русского. И уже в середине беседы, когда я закончил рассказ об основных идеях своего диплома, о том, как я буду преодолевать традиционное марксистское представление о прогрессе, Павел Махонин предложил мне немедленно переехать из студенческого общежития в квартиру его наставника и бывшего шефа Леонтия Копецкого. Так и оказалось, что я на самом деле поселился на несколько недель в штабе русской белогвардейской эмиграции в Праге. Как меняются русские времена. Тогда, в 1960-е годы, русские эмигранты определяли в советском студенте его патриотизм по его готовности посетить в свободное время Ольшанское кладбище в Праге, кладбище белой эмиграции. А сегодня русскость и патриотизм определяются по готовности интеллектуалов согласиться с мнением писателя Сергея Кремлева, что «Сталин и Берия были крупнейшими гуманистами эпохи».

И что я в этом штабе тогда узнал, и что важно сегодня знать всем тем, кто пытается судить о природе и истоках «Пражской весны»? На самом деле «Пражская весна» как радикализация оппозиционных настроений чешской интеллигенции ко всему советскому, ко всему, что связано с СССР, началась не как принято считать, с приходом к власти в ЧССР в январе 1968 года команды Дубчека, а в начале июня 1967 года, когда секретарь Союза писателей ЧССР, сын русского эмигранта Петр Махонин во время заседания IV съезда чехословацких писателей зачитал вслух письмо Александра Солженицына IV съезду писателей СССР, который проходил в мае этого же года в Москве. В этом письме к съезду писателей СССР, как известно, Александр Солженицын настаивал на отмене цензуры, на освобождении советского писателя, всей культуры от необходимости мыслить в рамках государственной идеологии, требовал доступа к произведениям русской эмиграции, русских писателей в изгнании.

И действительно, если вы сопоставите содержание текста письма Александра Исаевича к IV съезду писателей СССР с «Программой действий КПЧ», которую создали герои моего рассказа, Ота Шик и Радован Рихта, то вы увидите, что политическая часть последней уже просто повторяет требования Солженицына, и прежде всего его идею требования автономии культуры и науки от государственной идеологии.

И что получается? На самом деле, не Запад, не ЦРУ спровоцировали «Пражскую весну», как считают наши нынешние конспирологи, а наш родной Александр Исаевич Солженицын со своим письмом IV съезду писателей СССР. И самое интересное, о чем я уже сказал, идея оглашения письма Солженицына на IV съезде писателей ЧССР принадлежит сыну русского эмигранта Петру Махонину. Оказывается, что русские начали этот большевистский коммунистический эксперимент, и те же русские, в лице Александра Исаевича Солженицына, сделали все возможное и невозможное для разрушения его идеологических основ. По крайней мере очевидно, что письмо Александра Исаевича сыграло куда более важную роль в инициировании «Пражской весны», чем западные радиостанции.

И последнее, что касается экономической программы «Пражской весны». Тут, как меня наставлял Л. Копецкий, перед тем, как я шел в Институт экономики ЧАН брать интервью у Ота Шика, «…надо отличать убеждения чеха от всего, что связано с его поразительной природной осторожностью, нежеланием рисковать самым главным, рисковать жизнью. Что же касается Ота Шика, то он говорил мне, что как бывший рабочий, коммунист, подпольщик, просидевший 5 лет в немецком концлагере, является убежденным коммунистом и продолжает верить в коммунистические идеалы. Но многие другие реформаторы думают о том, как одновременно уйти от абсурдов советской экономики, но, с другой стороны, не переступить красную черту, не перепугать Москву, не допустить повторения Будапешта ноября 1956 года». И прекрасной иллюстрацией к этому, на мой взгляд, уже были идеи второго автора «Программы действий», который, в отличие от Ота Шика, писал ее политическую часть. Тут Радован Рихта уже просто предвосхитил программу польской «Солидарности» 1980 года, утверждая, что дело не в правоте Маркса, а просто в том, что придуманные им механизмы социализма уже несовместимы с требованиями научно-технической революции. Как он объяснял мне, подлинное научное планирование несовместимо с зависимостью науки от государственной идеологии, от правящей партии. Отсюда и его идея, которая вошла в «Программу действий», идея независимости науки от государственной идеологии. Радован Рихта, как мне казалось, в отличие от Ота Шиха, уже освободился от веры в истинность марксизма и искал вполне легальные способы уйти от его догматики, от его учения о нетоварной коммунистической экономике.