Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках - [144]

Наши нынешние державники называют себя «православными людьми», считают себя христианами, но им абсолютно наплевать, что наше социалистическое великодержавие стоило народам Восточной Европы сотней тысяч человеческих жизней, загубленных в машине коммунистических репрессий.

И слушая выступления представителей стран Восточной Европы на конференции в Братиславе, я еще раз осознал, что различие между нынешними русскими и нынешними поляками, венграми, чехами проявляется прежде всего в отношении к насилию государства. Для них, наших соседей, государство, которое их насилует, мучает, не есть на самом деле национальное государство, а нечто навязанное им, чуждое им. За Варшавским восстанием 1 августа 1944 года как раз и стояло желание избежать того, чтобы насилие Гитлера не сменилось насилием Сталина, избежать того, чтобы советская оккупация не встала на место гитлеровской. Не получилось. И в результате, как считают поляки, возникла ПНР как неполноценная польская государственность. И поляки никогда не ценили то, что Сталин сделал для них великое дело, не просто сохранил, хотя бы условно, польскую государственность, но и расширил границы их государства за счет Германии. Но все равно, как считают поляки, если государство их насилует, лишает их свободы и традиционных прав, то оно все равно им чуждо. А за нашим «Россия – не Запад» стоит не просто отказ от ценностей гуманизма, лежащего в его основе «Не убий!» Христа, а желание построить какую-то русскую идентичности, которая бы примиряла наше национальное сознание с традиционным деспотизмом русского государства.

И что все это – отказ от ценности человеческой жизни, отказ от моральной оценки преступлений большевизма – означает? На мой взгляд, только то, что мы сегодня не только занялись реабилитацией большевизма, отказываемся от анализа изначального драматизма советской истории, а берем на вооружение лежащую в основе марксистского учения о революции философию смерти. В смерти, в гибели людей во имя воплощения в жизнь коммунистической идеи мы пытаемся увидеть, как нам предлагает Александр Проханов, нечто сакральное, отражающее смысл и ценности нашей русской истории. Ведь победа большевиков-марксистов как раз и означала приход к власти в России смерти. Откуда эти 40 или 50 миллионов человеческих жизней, которые отдала Россия во имя, как любил говорить наш президент, «пустых идеалов», во имя невозможного, т. е. победы коммунизма? Именно оттого, что марксистское учение о коммунизме было изначально учением о невозможном, его можно было воплотить в жизнь только путем беспрецедентного в истории человечества насилием над жизнью, путем истребления значительной части населения, да и основ экономики, основ самой жизни.

Гениальный текст Игоря Шафаревича об учении Карла Маркса о социализме как учении о смерти (Социализм. Из-под глыб. – Париж, 1974) можно было дополнить десятками цитат из речей Ленина и, кстати, Троцкого, свидетельствующих о том, что для вождей Октября сама красота гибели миллионов людей во имя великой идеи коммунизма была куда ближе и дороже, чем исходная цель коммунизма, сама жизнь в условиях всеобщего равенства. Ленин в своей речи на III конгрессе коммунистического Интернационала в 1921 году просто издевался над лидером чешских коммунистов Шмералем, который хотел провести свою революцию без жертв, который, как говорил Ленин, не понимал, что подлинная пролетарская революция невозможна «без огромных жертв для класса, который ее производит». Сталинские 1930-е как раз и были праздником, эпохой победы главной идеи коммунизма – идеи смерти, идеи громадных жертв во имя «счастливого будущего человечества». Все началось с раскулачивания и голодомора начала 1930-х, унесших не менее 7 млн человеческих жизней, и окончилось расстрелом почти миллиона уже советских граждан во имя полной и окончательной победы социализма. И, мне думается, Андрей Платонов в своем «Котловане» прекрасно показал, как смерть – суть идеи социализма – уничтожает души людей, а в конце концов и их самих. И совсем не случайно главным гимном в СССР еще в 1950-е – 1960-е, еще в годы моего собственного детства и молодости, были слова песни: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов, и как один умрем в борьбе за это!»

И философия Александра Проханова, философия нынешнего «крымнашевского» патриотизма, по сути, повторяет «…и как один умрем в борьбе за это!». Но что тревожит многих – ведь существует много губернаторов, которые во имя этой философии смерти, вместе с Александром Прохановым ставят памятники садисту и убийце Ивану Грозному. И правда состоит в том, что постимперский синдром, породивший нынешнюю манию великодержавности действительно, как я уже сказал, отдал русского человека во власть философии смерти. Горбачев своей перестройкой и своей внешней политикой снял с повестки дня угрозу ядерной войны, угрозу уничтожения человечества в ядерной катастрофе. Но правда состоит в том, что «русская весна» 2014 года возродила угрозу ядерной катастрофы, возродила, на мой взгляд, эти болезненные русские разговоры о том, кто после ядерной катастрофы будет в аду, а кто – в раю. Возможно, все это не всерьез, возможно, Путин своими разговорами о том, кому после ядерной катастрофы суждено оказаться в раю, всего лишь запугивает Запад, для которого человеческая жизнь стоит намного больше, чем для нас, русских. Но все равно, на мой взгляд, за самой актуализацией гибели человечества стоит нечто болезненное, опасное. При Хрущеве и даже при Брежневе не было нынешнего гламура Победы 9 мая, а сегодня Победа 9 мая велика прежде всего потому, что она связана с немыслимыми потерями СССР в этой войне. Правда, все-таки СССР действительно сыграл решающую роль в разгроме фашистской Германии. Но, на мой взгляд, этот несомненный факт не отменяет болезненность нынешних увлечений рассказами о гибели большого количества людей и во время строительства социализма, и во время войны с фашистской Германией. На мой взгляд, эта философия смерти стоит и за рассуждениями Путина, что мы, русские, – особые, что мы, русская нация, рождены, чтобы «стать героями», т. е. мы рождены для того, чтобы умереть, погибнуть во имя или победы, или великой идеи. Вчера погибнуть во имя коммунизма, а сегодня – во имя победы «бывших шахтеров и трактористов». И, как я уже писал, эту философию смерти развивает не только Александр Проханов, но и Захар Прилепин, рассказывающий о том, как он и бойцы его команды добровольцев в Донбассе убивали несметное количество украинцев. И это какой-то парадокс: в идеологии мы освободились от марксизма-ленинизма как философии революции, насилия, освободились от скреп советского тоталитаризма. А от старого советского, какого-то болезненного отношения к смерти как к чему-то сакральному, великому, мы так и не смогли отказаться. И все это дает мне основания говорить, что в духовном отношении нынешняя «крымнашевская» Россия куда более больна, чем даже сталинский СССР. Все-таки при Сталине не было деятелей культуры, писателей, которые бы призывали увидеть красоту в горах человеческих трупов. Все-таки одно дело – защищать красный террор в силу идеологии, а другое дело – связывать красоту и величие своей истории с мощью рек пролитой крови. Конечно, никакой логики, ни тени исторической правды нет во всей этой философии смерти, которую развивают и А. Проханов, и З. Прилепин. Никто из них не думает о том, что жажда невозможного, жажда возрождения великодержавия может привести к гибели самой России, к гибели самой русской жизни. Ведь нет на самом деле ничего более опасного, разрушающего души людей, разрушающего саму жизнь, как сама жажда невозможного.