Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках - [14]
Когда мы вышли из такси у Савеловского вокзала, молчавшая во время моего диалога с водителем Инга сказала мне: «Нет, я не буду посылать сына учиться в Москву. Все у вас здесь с ума сошли, все хотят воевать. Пускай получает румынское гражданство и едет учиться в Бухарест». А наши телеведущие настаивают на том, что никакой милитаризации сознания населения нет, что тема войны и готовности к жертвам порождена крепнущим от года к году русским патриотизмом. Я искренне посочувствовал несчастной Славе Торощиной, которая, как она пишет, чуть с ума не сошла, вынужденная написать колонку в «Новую газету» о милитаризации сознания населения и целую неделю смотреть кадры то о масштабных учениях с боевой стрельбой в Заполярье, то о том чувстве гордости, которое должен вызывать у русского человека МИГ-29М, то слушать взволнованный рассказ о зенитно-ракетном комплексе С-400.
Я лично избавил себя от мук, через которые прошла Слава Торощина. Не смотрю наше государственное телевидение с начала «русской весны» 2014 года, и причиной тому – протест моей души от того, как российские корреспонденты с нескрываемым восторгом рассказывали о начавшейся войне в Донбассе, о растущем с каждым днем количестве жертв взаимных артобстрелов. Надо называть вещи своими именами: милитаризацией сознания, пропагандой смерти, безразличия к ценности жизни, взращиванием ненависти и агрессии к украинцам как «фашистам» мы начали заниматься с появления на экранах нашего телевидения репортажей о победах «бывших трактористов и шахтеров Донбасса». Вина украинцев была в том, что нам «очень хотелось кушать», хотелось исправить любой ценой «исторические ошибки» Хрущева.
Конечно, я согласен с теми, кто считает, что в какой-то мере за милитаризацией сознания стоит национальный характер. В русском сознании, чего мы, перестройщики, не понимали, имперскость, государственный суверенитет, готовность к войне и настроения осажденной крепости тесно связаны. И я убежден, что ностальгия о сталинской эпохе, равнодушное отношение к поразительному изуверству садиста Сталина идет не столько от жажды «порядка» или «утраченной справедливости», сколько от произошедшей в советское время милитаризации сознания, от вечного ощущения себя воином, живущим в осажденной крепости. Чем глубже в сознании поселяется мысль о неизбежности войны, чем больше слабеет ценность человеческой жизни, тем сильнее становится всенародная любовь к Сталину как гению российской государственности. Мы гордимся тем, что именно благодаря войнам мы расширили наши территории до Тихого океана. И неважно, что наши победы и наш суверенитет стоили русскому человеку очень дорого и, на самом деле, никаких благ в жизни не приносил. А. Солженицын еще до распада СССР, в 1990 году увидел, что неизбежная смерть коммунизма не освободит русских от того, что он называл «пространнодержавным мышлением», не освободит о привычки гордиться тем, что нас все боятся, что мы сумели навязать своим соседям свой «передовой общественный строй». «Я с тревогой вижу, – писал почти 30 лет назад А. Солженицын, – что пробуждающееся русское национальное самосознание во многой долей своей никак не может освободиться от… имперского дурмана, перенятого от коммунистов никогда не существовавший, дутый „советский патриотизм“, и гордятся той „великой советской державой“, которая в эпоху чушки „Ильича второго“ только изглодала последнюю производительность наших десятилетий на бескрайние и никому не нужные „вооружения“, опозорила нас, представила всей планете как лютого, жадного, безмерного захватчика это вреднейшее искривление нашего сознания: „зато большая страна, с нами везде считаются“».
И при этом надо учитывать, что советское великодержавие, в основе которого лежала марксистская идея классовой борьбы, изначально было завязано на идею войны, на милитаризацию сознания, на готовность к войне с «миром капитализма». И мы до сих пор не отдаем себе отчета в том, как сказалась советская эпоха, насаждаемая в наши души марксистко-ленинская идеология на нашем русском восприятии жизни. Мы русские и так, без всяких коммунистов, не очень ценили человеческую жизнь, были убеждены, что раз лес рубят, то щепки летят. А на это специфически русское 70 лет накладывалось марксистское учение о жизни как бесконечной классовой борьбе, борьбе не на жизнь, а на смерть. Надо понимать, и тому пример – милитаристская истерика водителя такси, жаждущего войны, что милитаризация сознания несет в себе умерщвление инстинкта самосохранения, несет в себе не просто ожидание смерти, но культ смерти, сакрализацию смерти, готовность убивать другого, себе подобного и готовность самому погибнуть. В идее коммунизма ценность смерти заложена не только как ценность революции, ценность классовой борьбы, как ценность «повивальной бабки истории», но и как готовность самому погибнуть в классовой борьбе. Социализм предполагает не только забвение «я», уничтожение индивидуальности, но и готовность самому умереть. И до войны 1941–1945 годов, и после войны пионеры пели: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов, и как один умрем в борьбе за это!». У советских пионеров больше всего воодушевление вызывало это «как один умрем».
За «концепцией» стоит какой-то странный патриотизм, какая-то странная любовь к своей Отчизне, причудливо сочетающаяся с кровожадной небрежностью к соотечественникам. В рамках этого мировоззрения причудливым образом соединяется и функциональная трактовка террора как средства строительства новой жизни, и идея особой русской, противоположной Западу цивилизации, и, наконец, все это скрепляется марксистской трактовкой истории как необратимого движения к коммунизму. Мы имеем здесь дело со смесью взаимоисключающих идей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Ципко Александр Сергеевич принял активное участие в разработке идеологии перестройки. Автор книги попытался ввести анализ идейных истоков перестройки в контекст нынешних споров о существовании особой русской общинной цивилизации. В отличие от нынешних неославянофилов, он связывает русский культурный код не с уравнительными настроениями беднейшего крестьянства или с революционными страстями Степана Разина, а с основополагающими гуманистическими ценностями великой русской культуры XIX века и русской религиозной философии начала XX века. При оценке исторического значения демонтажа политических основ советской системы, совершенного Горбачевым во время перестройки, автор книги исходил из того, что все те, кто прославил русскую общественную мысль, кого принято называть русскими гениями, восприняли ленинский Октябрь как национальную катастрофу, а большевистский эксперимент – как насилие над русской душой.
В своих последних статьях, собранных в этой книге, автор пытается понять, почему посткрымская Россия не хочет знать главную правду о большевизме, правду о том, что «возникновение на Западе фашизма стало возможно только благодаря русскому коммунизму, которого не было бы без Ленина» (Николай Бердяев). С точки зрения автора, главной причиной нашего русского нежелания расстаться с соблазнами и иллюзиями коммунизма, нежелания «жить не по лжи» (Александр Солженицын) является апатия души и мысли, рожденная испытаниями страшного русского ХХ века, жизнью на вечном надрыве, «затянув пояса», жизни, требующей бесконечных, часто бессмысленных жертв.
Есть все основания говорить, что нынешние массовые рецидивы крепостнического, аморального славянофильства, вся эта антизападная истерия являются свидетельством какого-то нового сдвига в общественном сознании. Все эти модные разговоры об особой русской миссии, об особом проектном сознании идут не столько от любви к России, сколько от незнания, что делать, как вести себя. Отсюда и соблазн сказать, что мы живем не хуже, а по-своему.
В данной работе рассматривается проблема роли ислама в зонах конфликтов (так называемых «горячих точках») тех регионов СНГ, где компактно проживают мусульмане. Подобную тему нельзя не считать актуальной, так как на территории СНГ большинство региональных войн произошло, именно, в мусульманских районах. Делается попытка осмысления ситуации в зонах конфликтов на территории СНГ (в том числе и потенциальных), где ислам являлся важной составляющей идеологии одной из противоборствующих сторон.
Меньше чем через десять лет наша планета изменится до не узнаваемости. Пенсионеры, накопившие солидный капитал, и средний класс из Индии и Китая будут определять развитие мирового потребительского рынка, в Африке произойдет промышленная революция, в списках богатейших людей женщины обойдут мужчин, на заводах роботов будет больше, чем рабочих, а главными проблемами человечества станут изменение климата и доступ к чистой воде. Профессор Школы бизнеса Уортона Мауро Гильен, признанный эксперт в области тенденций мирового рынка, считает, что единственный способ понять глобальные преобразования – это мыслить нестандартно.
Годы Первой мировой войны стали временем глобальных перемен: изменились не только политический и социальный уклад многих стран, но и общественное сознание, восприятие исторического времени, характерные для XIX века. Война в значительной мере стала кульминацией кризиса, вызванного столкновением традиционной культуры и нарождающейся культуры модерна. В своей фундаментальной монографии историк В. Аксенов показывает, как этот кризис проявился на уровне массовых настроений в России. Автор анализирует патриотические идеи, массовые акции, визуальные образы, религиозную и политическую символику, крестьянский дискурс, письменную городскую культуру, фобии, слухи и связанные с ними эмоции.
Водка — один из неофициальных символов России, напиток, без которого нас невозможно представить и еще сложнее понять. А еще это многомиллиардный и невероятно рентабельный бизнес. Где деньги — там кровь, власть, головокружительные взлеты и падения и, конечно же, тишина. Эта книга нарушает молчание вокруг сверхприбыльных активов и знакомых каждому торговых марок. Журналист Денис Пузырев проследил социальную, экономическую и политическую историю водки после распада СССР. Почему самая известная в мире водка — «Столичная» — уже не русская? Что стало с Владимиром Довганем? Как связаны Владислав Сурков, первый Майдан и «Путинка»? Удалось ли перекрыть поставки контрафактной водки при Путине? Как его ближайший друг подмял под себя рынок? Сколько людей полегло в битвах за спиртзаводы? «Новейшая история России в 14 бутылках водки» открывает глаза на события последних тридцати лет с неожиданной и будоражащей перспективы.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.