Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках - [16]

И здесь крайне важно равновесие: сочетать одновременно и гордость от победы русского духа в войне и ощущать скорбь от утраты Россией ее лучших сынов. Нельзя забывать о победе 9 мая как о победе русского духа, но есть что-то аморальное в нашем нынешнем забвении человеческой цены победы. И вполне понятно, что, когда были живы участники войны, память о ее жертвах, иногда просто бессмысленных, была сильна в народе. И не было ничего сакрального, святого, как сейчас, в бездумных советских потерях во время войны и для тех, кто, как Виктор Астафьев, вернулся живым с войны, и для нас, детей войны, у которых, как у меня, человеческое сознание родилось от гула взрывающихся рядом бомб. Не было у нас, детей войны, никакого восторга души от вечной угрозы войны с США. И поэтому нынешний «гламур 9 мая», все это «патриотическое фанфаронство» вызывает у меня глубинный душевный протест. У моего поколения память о войне – это и память о безногих инвалидах войны, которые на тележках с колесиками от подшипников взбираются в трамвай и ездят по вагону, прося милостыню. Это солдатское сопереживание бесконечных жертв войны как раз и выразил Александр Солженицын в своей статье «Как нам обустроить Россию»: «Не гордиться нам и советско-германской войной, на которой мы уложили за 30 миллионов, вдесятеро гуще, чем враг, и только утвердили над собою деспотию». Меня в детстве окружали просоветские фронтовики, друзья моего дяди-инвалида, которые, в отличие от А. Солженицына, всерьез ожидали победы французских коммунистов. Но даже они никогда ни одного доброго слова не сказали о «сюртуке Сталина» и все время вспоминали, как их, одесситов, призванных в армию в апреле 1944 года, необученных бросали в бой под румынскими Ясами. Понятно, что никакого восторга война в душах этих фронтовиков не вызывала.

Я, будучи в армии, реально соприкасался если не с войной, то с возможностью войны. Я, наверное, один из немногих, кто жив и помнит о настроении тех, кто буквально ощущал приближение ядерной войны между СССР и США. Я был руководителем отделения радиоперехвата 108 полка ОСНАЗ в страшную ночь Карибского кризиса 1962 года и вместе со своими подчиненными наблюдал, вернее, слышал, как Б-52 с атомными боеголовками двигались по Средиземному морю в сторону СССР, в сторону Черного моря, ожидая тот «sky king», ту шифровку, в которой будет дана команда выпускать ракеты. И как только Б-52 изменили свой обычный маршрут, и вместо того, чтобы после авиабазы в Ливии, после Уилса двигаться назад через Сарагосу домой, обычно говорливые пилоты-американцы замолчали. Замолчали и мы, ожидая худшего. Замолчали и дежурные офицеры штаба полка, спустившиеся к нам в зал радиоперехвата. И, видит бог, ни у кого из нас, советских военных начала 1960-х, ни, как мы чувствовали, у пилотов Б-52 не было радости и восторга, что все мы оказались на пороге войны. Предсказания Апокалипсиса в те трагические дни 1962 года были близки к осуществлению, но никакого религиозного восторга наших душах не было. Никто из нас не думал, кто ближе к раю – или американские пилоты Б-52, или мы, советские солдаты. И, видит бог, сколько было радости в наших душах, когда Б-52, долетев до турецкого Инжирлика, начали возвращаться к себе домой, в Майами, запросив, как обычно, заправку над испанской Сарагосой. И пилоты Б-52 повеселели и начали снова, как всегда, между собой болтать. Тогда, в начале 1960-х, «лишь бы не было войны» было характерно не только для гражданского населения, но и для нас, солдат, для наших офицеров, как правило, выпускников МГИМО.

Нельзя не видеть, что чем больше, дальше во времени русский народ уже в постсоветское время уходил от войны, тем меньше в нашем сознании становилась ценность человеческой жизни. Ценность своей жизни конечно росла, эгоизма с каждым годом становилось все больше. Но ценность жизни других падала. «Если в конце 1980-х – начале 1990-х огромные цифры погибших, как военных, так и гражданского населения, неподдающиеся воображению и осмыслению (официально 27 миллионов, некоторые историки говорят о более чем 40 миллионах) общественное мнение связывало с неподготовленностью к войне, репрессиями среди командования Красной армии, с тем, что жизнь солдат в глазах генералов мало что стоило… то теперь обезличенные, обесчеловеченные цифры потерь придают как бы особый сакральный смысл цене победы в войне, возвышая принесенные народом жертвы». Теперь получается, как считает Лев Гудков, которого я цитировал, чем больше потерь, тем более велика, значима для истории нации эта победа 9 мая. И сегодня, когда возможности самоуничтожения всего живого в десятки раз выше, чем в начале 1960-х, во времена Карибского кризиса, тема войны, ожидания ядерной катастрофы стала даже не повесткой дня, а главным инструментом политики нынешней России. О войне, о неизбежности войны говорит не только зараженный агрессией и ненавистью к Западу таксист, но и часто президент России, хозяин всех наших русских жизней. Теперь от его отношения к войне и возможности войны зависят все наши русские жизни. Ведь что не понимают борцы с Западом и борцы с либеральными ценностями. В силу наших «преимуществ перед Западом», в силу того что у нас, как считает Владислав Сурков, разделение властей – всего лишь сюртук для праздника, наш лидер имеет возможность, никого не спрашивая, нажать на кнопку ядерной войны. Слава богу, до сих пор Путин по своей воле «брал на себя ответственность» только за локальные войны, за операции «интеллигентных человечков» в зеленой форме, за помощь «бывшим трактористам и шахтерам Донбасса», за операцию по спасению власти Асада в Сирии. Но есть ли гарантия, что Путин устоит перед соблазном более жестокой, более суровой войны?