Почему плакал Пушкин? - [46]

Иначе говоря, поэта «сжимали» и «давили» как никогда прежде. Вот почему мы укрепляемся в предположении, что датировку «Птички» можно приурочить к маю или июню 1826 года[11].

Известно, что на юге, в Кишиневе, кажется, в конце апреля 1823 года, было написано восьмистишие «Птичка»:

В чужбине свято наблюдаю

Родной обычай старины:

На волю птичку выпускаю

При светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью;

За что на бога мне роптать,

Когда хоть одному творенью

Я мог свободу даровать!

Южная, «кишиневская» птичка не осталась единственной. В 1836 году написана та, которую можно назвать петербургской, придворной:

Забыв и рощу и свободу,

Невольный чижик надо мной

Зерно клюет и брызжет воду,

И песнью тешится живой.

Напрасно ее принимают за «незаконченный отрывок». Может, потому не очевидна ее завершенность, что не хватало какого-то предшествующего звена.

Не выстраивается ли единый ряд, своего рода троептичие? Кроме кишиневской и петербургской, не должна ли была быть еще одна птичка, михайловская?

Несколько лет назад из очередного номера серьезного литературоведческого журнала выпала верстка первоначального варианта этой статьи. Редакция заверяла, что никаких претензий ко мне, автору статьи, не возникало.

Приходится предполагать, что какие-то претензии, скорее всего главлитские, были к автору текста «Птички», к поборнику свободы, Пушкину.

Это что же получается?

Поймали птичку голосисту,

И ну сжимать ее рукой

Не в первый, далеко не в первый раз. И вряд ли – в последний.

6 июня 1994

День святого викентия

…Главная задача, коей озабочены дежурные пушкинисты, – не выпущать поэта за рамочки месткомовской характеристики – «морально устойчив».

По сим соображениям до сих пор не установлены или ошибочно установлены адресаты десятка пушкинских писем.

Одно из них специалисты принимали за отрывок из повести или из романа, за письмо к Долли Фикельмон или к Н. Н. Гончаровой. Последние шестьдесят лет этот черновой набросок столь же произвольно объявляют письмом к Каролине Собаньской. При этом умалчивают, что П. В. Анненков давным-давно записал в своей рабочей тетради: «есть трагическое письмо, вероятно к Воронцовой, едва-едва набросанное».

Если Анненков прав, тогда вверх тормашками летят штабеля легенд.

Кто и когда навязал Пушкину «мучительно опустошающий, безнадежный» роман с Собаньской?

Этой теме посвятила полтора печатных листа в сборнике «Рукою Пушкина» (М., 1935, с. 184–208) Т. Г. Зенгер, впоследствии Т. Цявловская. Сразу предоставим слово ее оппоненту Н. К. Козмину (Временник Пушкинской комиссии, т. II. Л., 1936, с. 419–420).

«…Комментатор пытается отвести Собаньской совершенно исключительное место в жизни поэта. Но такая переоценка значения Собаньской покупается дорогою ценою. Недостаток проверенных сведений приходится прикрывать самыми смелыми и рискованными догадками и гипотезами: Пушкин едет из Кишинева в Одессу (1821 г.), – значит, он спешит повидаться с Собаньской; Пушкин пишет письмо (октябрь 1823), предположительно к А. Н. Раевскому, и упоминает в нем “M.S.” – предположительно Собаньскую, – значит, он пишет несомненно А. Н. Раевскому, хотя живет с ним в одном городе, имеет возможность часто видеться и не нуждается в переписке».

Возражения остались без ответа. Впрочем, на первых порах, в Большом академическом собрании сочинений соблюдалась хоть видимость научной основательности: спорное письмо получило определение условное, неокончательное: «Собаньской (?)».

Однако, в последующих изданиях сочинений Пушкина главный редактор, та же Т. Цявловская, упразднила знак вопроса.

Кто знает, чем бы закончился спор, если бы Н. Козмин не погиб во время блокады Ленинграда? Впрочем, своевластная беллетристика Цявловской по сути вынужденная. Дабы «возвышать» облик поэта, требовалось поставить заслон перед другими определениями адресата, казавшимися «неудобными». А строго научная позиция Н. Козмина внушала опасения. Не могла ли она потревожить и даже поколебать тщательно приглаженную репутацию «образцового семьянина»?

Как сказано, «M.S.» – не «мадам Собаньская» А кто? Михаил Сергеевич. То есть генерал-губернатор Южного края граф Воронцов.

Откуда M.S. «еще не воротился в Одессу»? Из Тульчина, где он, по приглашению императора Александра, присутствовал на маневрах 2-й армии. А затем принял участие в визите в ставку Аракчеева.

Александр Раевский – адъютант Воронцова. Предположим, что А. Н. Раевский, заботясь о графине Воронцовой (она на сносях, идут последние недели беременности), поторопился вернуться в Одессу сразу после окончания маневров. Но и в этом случае совершенно очевидно: не мог находящийся в Одессе Пушкин извещать письмом находящегося в Одессе Раевского, что его, адъютанта, начальник еще не возвратился.

Для чего потребовалось в качестве адресата письма преподносить А. Н. Раевского? В частности, ради того, чтоб стало логически невозможно разуметь под «M.S.» графа Воронцова.

А почему оказалось желательно на освобождаемое от Воронцова место продвинуть именно Собаньскую? Дабы укрепить и оградить семейные устои.

Как раз из-за этих писем – к «неизвестному» и к «неизвестной», задолго до выступлений Т. Цявловской и Н. Козмина, еще в XIX веке, пушкинисты начали обвинять друг друга в «умышленном непрочтении». Стараясь не предавать огласке щекотливые подробности, из фразы «сегодня девятая годовщина дня, когда я увидел вас впервые» выбрасывали слово «девятая». Допустим, что это слово, написанное над строкой, цифрой – не пушкинский текст, а писарская нумерация страниц. Однако такая увертка не годится. Нумерация, данная в ходе жандармского посмертного обыска, расположена ниже, видны крупные цифры – «24».