Почему плакал Пушкин? - [120]

Посему «публикатор» начинает с отговорки, которой придает вид добровольного признания. Слог, видите ли, из-за того не пушкинский, что «подлинник» был написан поэтом по-французски. А переводчик – личность, М. Армалинскому неизвестная, – переводил рукопись не на слог пушкинских времен, а на русский язык образца XX века.

«Французский оригинал» М. Армалинский в глаза не видел. Вот почему он лишен возможности что-либо исправить.

Чем объяснить, что Косман и Армалинский стараются завлечь покупателей именно на «пропавший дневник»?

Очевидно, расчет строится на том, что всех читателей занимает тайна гибельной дуэли. Находка дневника за 1836–1837 годы могла бы содержать ключи к загадкам. И сразу отпало бы немало сложноватых версий об истинном ходе преддуэльных событий.

Читатели стремятся прежде всего прояснить основные факты.

Например, что, собственно, произошло в эпизоде, обозначенном в конспективной записи Василия Андреевича Жуковского словами «ссора на лестнице»?

Многие пушкинисты – сначала И. Боричевский, затем М. Яшин и другие – полагают, что именно это столкновение Пушкина с Геккерном-старшим, имевшее место 25 января, послужило непосредственным поводом для дуэли.

Известно, со слов очевидцев, что Пушкин, швыряя в лицо Геккерну какую-то бумагу, одновременно воскликнул: «Ты возьмешь это, негодяй!»

Что за бумага?

Этого пушкинисты толком не объяснили.

Простодушный М. Армалинский и подавно не в состоянии что-либо уразуметь.

И потому придуманный «Пушкин» следующим образом расписывается в своей неосведомленности: «Теперь я мучаюсь любопытством, что же было в той записке».

Итак, на месте Пушкина оказывается посторонний человек, который не в курсе событий. И если это и есть Пушкин, то это «Пушкин-без-малейшего-понятия».

Ниже уровня нынешних знаний преподнесен другой эпизод. Нам рассказывают, что поэт, проведав о добрачной беременности Екатерины Гончаровой, поставил своей целью женить виновника, Дантеса.

Однако для того, чтобы Пушкин сумел «узнать» то, чего не было, ему пришлось бы дожить до 1929 года. Эту версию в 1929 году изобрел и печатно изложил пушкинист Л. Гроссман. Он опирался на ошибочную датировку одного из писем Натальи Ивановны Гончаровой, в котором шла речь о недавно рожденном Катериной ребенке.

Еще в 1934 году Б. Казанский разъяснил, что предположение Л. Гроссмана – «чистый вздор» и что письмо, конечно же, было написано годом позже, а именно 15 мая 1838 года.

Версию Л. Гроссмана пыталась возобновить Т. Цявловская, но в 1975 году все построение окончательно рухнуло. И. Ободовской была неоспоримо подтверждена датировка письма, предложенная Б. Казанским.

Таким образом, отпала почва для сомнений в достоверности ранее известных официальных документов. А они свидетельствуют, что супруга Дантеса, урожденная Екатерина Николаевна Гончарова, родила в положенный срок, в октябре 1837 года.

С тем, чтоб не провираться на каждом шагу, «дневник» в дальнейшем избегает упоминать о событиях, так или иначе связанных с историей дуэли.

– Не может быть! – скажет недоверчивый читатель. – Сотня страниц – и ничего? Но ведь чем-то они заполнены?

Именно чем-то, именно заполнены. А в сущности – ничего.

Такой почерк.

Из «дневника» ничего не удается узнать о Пушкине. Попробуем что-нибудь узнать о «публикаторе».

Что за фамилия – Армалинский? Сильно смахивает на псевдоним.

По-латыни «армалинус» – горностай. По-французски «горностай» имеет также и переносное значение: «человек безупречной чистоты».

Не будем спешить дурно думать о людях. По крайней мере, до тех пор, пока они сами не докажут обратное.

Вот что человек безупречной чистоты сообщает о себе. В конце 70-х годов он надумал отправиться из Ленинграда на новое местожительство, в Соединенные Штаты. Какой-то почтенных лет человек, по профессии историк, – Михаилу Армалинскому так и остались неизвестны его фамилия и домашний адрес, – так вот, таинственный незнакомец ни с того ни с сего преподнес отъезжающему подарок. То был рукописный перевод с французского.

Неправда ли, рассказ не вызывает доверия? Простите, но самая несуразность рассказа представляет собой единственную примету его возможной достоверности. Ибо, как сказал Марк Твен, «правда необычайнее вымысла: вымысел должен придерживаться правдоподобия, а правда в этом не нуждается».

И еще говорил Марк Твен: «Я лично готов поверить этому. Я чему угодно могу поверить».

Поверим и мы каждому слову. Особенно тому, что «французский оригинал», которого, как сказано выше, Армалинский в глаза не видел, давно утерян.

Но запасы нашей доверчивости иссякают, когда мы узнаём, что уже не существует и переданная неизвестным историком рукопись перевода. Она непонятным образом исчезла, улетучилась из квартиры примерно через год после прибытия М. Армалинского в США. Впрочем, к тому времени текст перевода был перепечатан на машинке. В конце концов Армалинский сей текст обнародовал в городе Миннеаполис, штат Миннесота, то есть в самом начале судоходной части реки Миссисипи.

Любопытно, что в составе текста имеется предсказание о том, что появится он спустя много лет, конечно же, не в России, а… «скорее всего в далекой Америке». «Пушкиным» предсказано все, кроме таких случайных подробностей, как Армалинский и Миссисипи.